Разбуди меня в 4.20

То ли понятие сна подразумевало наличие людей в реальном мире, которые сидели вокруг тебя и зашуршали в тот момент, когда произносишь громко слова, обращенные сну, то ли сон обволакивает тебя дополнительными уровнями своего состояния: поверхностный, умеренный и глубокий сон — которые идут синхронно. Трудно сказать, какое полушарие видит какой сон. Может быть, правое видит цветы и давнюю мечту, собирающую их, а левое — бесконечный холод забвения в Пустоте, в которую ты не осмелишься заглянуть до конца. Только веревка еще кувыркается на полпути к бесконечности, издавая чирикающие звуки…

Время сна течет медленнее, чем время реальности. Человек может видеть сны с четырех до семи утра, а ему покажется, будто прошли сутки внутри сновидения. Нет смысла обманывать себя — сон идет очень быстро, как будто фильм поставили на быструю перемотку, а ты видишь отдельные кадры и допридумываешь недостающее. Почему мы часто забываем сны? Потому что не всегда удается воссоздать пробелы, а сны, лишенные логики и последовательности, никому не интересны.

Есть еще одна маленькая хитрость. Люди помнят сны, если проснулись в то время, когда шел сон. Проснувшись в спокойной фазе сна, человек ничего не вспомнит. Именно поэтому сны незакончены. И когда я спрашиваю людей, как, по их мнению, должен закончиться сон, они удивленно моргают глазами.

Все вышесказанное не касалось Федора Черкашова. Наверное, его следовало бы называть по имени и отчеству, ведь он был большим человеком. С другой стороны он наш добрый приятель, ведь мы знаем все о его снах… пусть лучше будет просто Федя.

Тряхнуло. Тихий скрип остановившегося состава был неясен в этот час полного блаженства для Феди. Иногда нечто, что мы называем сознанием, рисует замысловатые картины всего, что происходит с нашими мирами как внешним, так и внутренним. Заурядная наблюдаемая реальность тает в абсурде сна, а сон разрывается клинком отмороженной реальности.

Когда-то я с приятелем условилась измерять абсурды по Шкале очевидных и потенциальных абсурдов (ШОПА). Величиной абсурдизации наблюдаемых реальных людей, фактов и событий был один абс. 1 абс = реальный человек в полном психическом здравии. А 10 абсов = обстановке в сельскохозяйственной отрасли России до начала «крымских санкций». Таким образом, событие, вернее ощущение, которое Федя испытал в ту секунду, когда поезд затормозил, можно было соизмерить как четыре абса по системе ШОПА.

В это время пробуждающийся мозг уже считал абсурдным свое нахождение в этом мире, в этой реальности, да и вообще сам факт своего нахождения. Сколько бы мы ни спорили о стратегии сознания в отношении к этому миру, никогда не найдем очевидных ответов. Зачем жить, зачем спать, зачем есть, зачем пить такую гадость как чай без сахара, мило причмокивая после каждого глотка? По сути, человек двоичен до самой смерти. Может быть, он еще един с рождения, когда не может отделить себя от мира и считает мир своим продолжением, но после трех-пяти месяцев все меняется. Во-первых, люди занимают одну из сторон жизни, делают выбор или в материальную или в духовную сферу, предаваясь религии или науке. Оба подхода, неправильные и извращенные в принципе, никогда не доводили человечество до добра. Доказать? Просто! Чего стоят аскетизм и атомная бомба: и то и другое — извращение реальности. Во-вторых, днем мы пытаемся разговаривать с внешним миром, а ночью пытаемся с внутренним…

Семафор был красным, вот поезд и затормозил. Наверное, это была его наибольшая несправедливость по отношению к Феде. Федя дремал в обоих мирах, но когда поезд остановился, он сделал выбор в пользу реальности, и сознание подсказало ему, что состав прибыл на его станцию.

Работа Феди была скотской и непрестижной. Дело не в том, что он был киллером, драг-барыгой или менеджером среднего звена в сутенерской компании ООО «Надежда». Все было легально и легитимно, но работа все ровно была скотской и непрестижной. Да, он был большим человеком, который надеялся на что-то и как-то, но все ровно был скотом, хоть и признавал это, насколько хватало самосознания. Более того, за то скотство, которое он делал, ему даже платили мало, даже машины не купить, а семья из шести человек — все жрать хотели бы, между прочим. Поэтому каждый вечер Федя возвращался на электричке.

Иногда возникает ощущение, что каждый последующий день дряннее предыдущего. В этом есть своя непростительная логика: усталость накапливается, день за днем набирает силу, обретает краски, уверенность в своем превосходстве над реальной жизнью и становится потрясающе красочным бредом. Раз за разом погружался в этот эфемерный бред Федя по дороге на работу и с работы домой. Только к концу недели он мог бы отдохнуть лишний воскресный часик. Это расслабляло до тех пор, пока не проснулись многочисленные дети. А на завтра бред начинается снова.

— Чирь-чирей-чирей-чирей-чирик! — завопил воробей под самым носом у Феди, вылезая из-под старой совдеповской скамейки с аккуратно нанесенными на нее выжигателем ровными разделительными полосками на трех пассажиров.