Разделенный человек

Я со смехом возразил, что это невозможно по причине умственной ограниченности среднего ребенка и экономической ограниченности средней семьи. Однако заметил, что кое-кто из нас к этому стремится и уж совсем немногие добиваются успеха – небольшого и с немногими из учеников. Хотя большинству учителей самим недостает широты взглядов, да и недосуг им заниматься такими вещами.

Виктор вздохнул:

– Да, знаю, знаю. В сущности, мы жестоко деградируем, и конца этому не видно. Невозможно давать образование взрослым, которые не получали достойного образования в детстве, а дать достойное образование детям невозможно из-за нехватки достаточно образованных учителей и отсутствия крепкой образовательной системы, да и без общения с образованными родителями. Предполагается, что образование для взрослых удовлетворяет наивную тягу к культуре. Не скажу, что такой не существует, просто в нашей стране ее задушили. И потому наши курсы, вместо того чтобы привлекать миллионы, едва наскребают несколько тысяч.

Я уверил, что их движение, вопреки всему, совершило чудо.

– О, бесспорно, – согласился Виктор, – в своем роде, и в особенности поначалу, только результаты совсем не те, каких мы добивались.

Я попросил объяснить.

С минуту он молча ел, потом сказал:

– Пионеры нашего великого движения (а оно, как бы то ни было, великое) были романтиками. По одну сторону стояли университеты, культурные учреждения, утонченность, по другую – рабочие, бессознательно стремящиеся к культуре и утонченности, изголодавшиеся по ним, сами того не понимая. Опять же: университеты вдохновляли на бесстрастные, объективные исследования, а рабочие могли обеспечить толчок к коренным социальным переменам. Очевидно, целью нашего движения было свести первое и второе воедино. Пионерам стоило бы подавать культуру рабочим как надо (не в чисто академической форме, а в теплом, человечном упрощении, сохраняющем, однако, академическую точность), и рабочие сами потекли бы к ним. Тогда со временем возникла бы демократия нового рода, в ней у простого человека голова и сердце были бы на своем месте, он в разумных пределах разбирался бы в общественном механизме и в истинных ценностях, мог бы разумно действовать и разумно голосовать. Славная была мечта. К власти наконец пришли бы философы, потому что власть устанавливалась бы народом, а огромное большинство его было бы философами. Что ж, даже одного философа создать непросто, что там говорить о сорока пяти миллионах.

Я заметил, что он преувеличивает. Целью было создание не философов, а ответственных граждан. Я доказывал, что в обычном человеке есть все необходимое, чтобы при достойных условиях он был бы ответственным гражданином.

– О, еще бы, – кивнул Виктор. – Все необходимое было у него в младенчестве, да вот условия с тех пор складывались неподходящие. – Помолчав, он продолжил: – Но беда не только в этом. Есть еще две. Первая – что лучшие научные умы, люди первого разряда, так заняты исследованиями, так завалены преподавательской и административной работой в университетах, что не берутся за работу с заочниками или делают ее вполсилы. Да и не так многие из них имеют к ней талант; тут ведь, поверь, нужна совсем особая методика, мы только начинаем ее разрабатывать. Вот и получается, что дело делают первоклассные люди, но ученые они далеко не первоклассные: пусть они далеко не глупы, но душа у них не лежит к академической науке. Им скорее хочется воспламенять массы. Возьмем, к примеру, меня; хотя я, пожалуй, ниже среднего уровня – мне приходится разбиваться в лепешку, чтобы хоть как-то справиться с работой.

– Важно ли, что они не первоклассные ученые? – перебил я. – Они должны преподавать основы, а не вдаваться в тонкости. Учительский талант для них важнее. А у тебя, ручаюсь, он есть.

– О да, – признал Виктор. – Учительский талант очень важен, но и научная компетентность тоже. Без нее не всегда можно достойно ответить как на честную критику, так и на пропагандистские лозунги – не будет адекватного понимания вещей. И тут вступает вторая беда, более серьезная. Самая мысль преподавать основы культуры, фактически «университетский стандарт», не вдаваясь в подробности, неосуществима. Все равно что пытаться съесть пирожок так, чтобы он остался цел. В результате кое-кто из наших взрослых учеников, загипнотизированный академическим идеалом, впадает в излишнюю дотошность, наживает себе несварение желудка и, одержимо стремясь рассмотреть каждый вопрос с обеих сторон, бездействует, оказываясь бесполезным для революции, каковая, что ни говори, наша конечная цель; а другие, нутром почуяв неладное, пуще прежнего цепляются за предрассудки и пропаганду.

Тут Виктор заметил, что моя тарелка опустела, а к своей он едва притронулся. И он яростно набросился на еду, пока я размышлял, как бы вернуть его к сути разговора. Когда он закончил и официант подошел забрать тарелки, Виктор спросил его:

– Вам здесь хватает времени на чтение?

– Маловато, – ответил тот. – Здесь я читаю только по-английски, мне это трудно.

Я спросил, что он читает.

Тот, укоризненно пожав плечами, назвал: