Разделенный человек

Мэгги, испробовав запретный плод, изведав и сладость его, и горечь, больше не тянулась к сексу ради секса. С этих пор она решительно избегала всякой связи с противоположным полом, если за ней не стояла истинная любовь между равными. Потому что с тем негром она наконец испытала достаточно, чтобы представить, каким может быть секс, когда он выражает всю полноту любви.

Вот какие переживания Мэгги утаила от Виктора, когда они шли по темной дороге бок о бок, но не сцепив руки. Он сделал еще одну попытку добиться ее доверия. Он сказал:

– Ты хранишь в памяти что-то болезненное и что-то, чего немного стыдишься. Если бы ты доверилась мне настолько, чтобы поделиться и болью, и стыдом, я мог бы стереть эти воспоминания.

– Нет, – ответила Мэгги, – во всяком случае, не теперь. Ты мне не отец-инквизитор.

Эта странная фраза позабавила и удивила Виктора, но он не спросил, была ли она намеренной или Мэгги оговорилась по невежеству. Он больше не любопытствовал, а развернул беседу к более общим темам. В автобусе они уютно устроились рядом, но он не взял ее за руку, за что Мэгги была ему благодарна, хотя и чуточку разочарована. Но при прощании Виктор все же взял ее руку. Это была большая сильная рука с шершавой кожей. В большой и указательный палец глубоко въелась грязь.

Виктор поднес ее ладонь к губам и попросил:

– Подумай! Завтра я уеду, но скоро вернусь.

7. Ненадежное счастье. С 1921 по 1924

По словам Виктора, он, устроившись на работу, завел обыкновение каждые несколько недель навещать Мэгги. Их дружба укреплялась и (как сказала мне потом Мэгги) открывала ей новые горизонты. Она и раньше читала, но вкусы ее были совсем не развиты. Виктор открыл ей современных авторов, и хотя сперва они казались ей тяжелыми или даже ужасными, скоро она с его помощью научилась понимать, к чему стремятся такие писатели, как Д. Г. Лоуренс или Джеймс Джойс. Ее подстегивала страсть к современности, но загипнотизировать себя литературной модой Мэгги не дала. Глубокая искренность и здравый смысл не позволяли ей убедить себя, что она ценит или хотя бы понимает труды, вовсе ей непосильные.

О Т. С. Эллиоте она говорила, что на слух все чудесно, но она так и не сумела его прочесть от доски до доски. Научные фантазии и социологические романы Уэллса были ей доступны, но оставляли, как она говорила, смутное чувство, что вся эта «современная премудрость» в чем-то неполна и, пожалуй, поверхностна. Когда Виктор познакомил ее с Фрейдом, она, пройдя стадию отвращения и следующую – восхищения собственной эмансипированностью, – закончила смесью энтузиазма и скепсиса. «Я знаю, – говорила она Виктору, – мы действительно более или менее таковы, как утверждает Фрейд, но не могу поверить, что ничего другого нам не дано». Так же было с марксизмом. Она не сумела заставить себя прочесть ничего, кроме «Коммунистического манифеста», но в изложении Виктора теория Маркса ее очаровала. Она впервые осознала, что экономические условия преобладают над сознанием и действиями людей. Но и тут ее терзали сомнения. «Все это ужасно умно, – говорила она, – и, надо полагать, верно. Но… должна существовать другая истина, другого рода. Я хочу сказать: люди – не только то, что видит в них он».

Кроме того в многочисленных разговорах Виктор подбрасывал ей обрывочные сведения из истории и естественных наук, с которыми она раньше не сталкивалась: теория эволюции, законы наследственности Менделя, первобытная история, новое понимание строения атома и развития звезд, туманностей. Случалось, он хватал через край. Он говорил и говорил, увлекшись интересной ему темой, а Мэгги теряла нить рассказа и отвлекалась. В конце концов она довольно легкомысленно прерывала его монолог, спуская с небес на землю. По ее словам, она в такие моменты улавливала в нем душевное потрясение, но Виктор быстро перестраивался на ее настроение. Он никогда не обижался и не заносился. Он часто чувствовал себя виноватым за свою «прозаичность». Позже они научились лучше чувствовать друг друга, и он прерывался на легкую болтовню раньше, чем Мэгги уставала. Со временем и она стала меньше уставать и целеустремленнее пробивалась к сути любого предмета.