Разделенный город. Забвение в памяти Афин

Именно так структура двойственности направляет мысль о конфликте, помещая ее, как говорят в таких случаях, под закон антитезы. Допустим. И тем не менее здесь стоит задаться вопросом: антитезы или амбивалентности? Два вида Эриды, разделенных даже по своему нраву[263], несомненно образуют пару противоположностей; но кто может быть уверенным, что под сильной антитезой, которую постулирует dià d’ ándikha thymón ékhousi[264], греческий поэт не выражает конститутивную амбивалентность собственного отношения к Эриде?

Итак, две Эриды или одна, раздвоенная и в то же самое время единая: «дурная» и «благая» Эрида? И аналогичным образом, если за амнезией всегда должна слышаться амнистия, что тогда делать с этим необоримым созвучием, в котором от благозвучности до несозвучности всего один шаг? Наконец, если внимательно прислушаться к Эсхилу, даже Эвмениды, хотя и переименованные и почитаемые в качестве доброжелательных хранительниц города, по-прежнему остаются дочерьми Ночи, Эриниями – о чем в Афинах также свидетельствует эпиклеса[265] Semnaí, говорящая о почтении, укорененном в страхе – и одни и те же слова, в зависимости от того, высказывают их Эринии или от-сказывают (проклятие в одном случае, благопожелание в другом), вызывают ненависть и смерть или, наоборот, гражданский мир и плодородие земли, стад и женщин.

Придаем ли мы значение палинодии[266] Гесиода по поводу Эриды или нет, нам придется считаться с этой конститутивной двойственностью сил Ночи, тем более что мы склоняемся к мысли скорее об амбивалентной, нежели антитетичной Эриде – о подлинно двойственной Эриде, которая была бы одновременно и черной (мрачной, ужасной), и сущностно важной для жизни в городе.

На горизонте этого пути – урок амбивалентности для историка политического: зафиксировать регулярно повторяющиеся декларации, превращающие клятву в цемент гражданского мира, и в то же время прислушаться к проклятию, относящему hórkos к компетенции Ареса; расслышать приглушенный голос некой éris, что могла бы быть самой крепкой связью гражданского сообщества, и постараться понять, что то, что граждане – каждый за себя и все вместе – клянутся забыть, является как раз эхом этого голоса, возможно, куда более соблазняющим, чем те «злосчастья», к которым город хочет свести гражданскую войну.

Но самой сложной остается обратная задача – сложная для историка, чья озабоченность тем, чтобы удержать на дистанции совсем недавнее прошлое, привела его к Древней Греции как к самому далекому из всех прошлых: поскольку он слишком хорошо знает о том, что значат амнистии для национальной памяти, его самым первым желанием было бы не видеть в афинской амнистии 403 года ничего, кроме амнезии, и однако он должен будет сопротивляться, пускай и опираясь на одни лишь гипотезы, соблазну слишком упрощая наделить также и греков четкой и ясной оппозицией между «хорошей» амнистией и «плохой» амнезией.

А пока что слово предоставляется Эриде.

Глава IV Связь разделения [267]

Для обозначения мятежа, революции в городе, греки пользуются словом stásis, которое они производят от корня, как никакой другой вызывающего ассоциации с прочностью, постоянством, стабильностью. Как если бы stásis была для них неким институтом!

Анри ван Эффентерр

«Пусть между собой они обмениваются радостью, мысля в общей дружбе, и пусть ненавидят одним сердцем»: таковы пожелания, которые Эвмениды у Эсхила произносят ради благополучия Афин; получив отказ в своем иске против Ореста и убежденные политическим красноречием Афины, Эринии мести и крови приняли приглашение богини стать «метеками» в афинском городе, который они, отныне сделавшись доброжелательными, будут защищать как раз от того, что относится к их ведению, – от взаимоубийств или, в масштабе города, от гражданской войны.

Итак, слова Эвменид: «Молю, чтобы в этом городе никогда не гремела смута, ненасытная на зло»; «Пусть между собой они обмениваются радостью, мысля в общей дружбе, и пусть ненавидят одним сердцем»[268].

Чему вторит Платон в «Государстве» в своих поисках общности, которая бы связывала всех сограждан в единое целое: «А связует его общность удовольствия и скорби, когда чуть ли не все граждане одинаково радуются либо печалятся одному и тому же возникающему или гибнущему»[269].

О самом крепком развязывании