Разделяй и властвуй. Нацистская оккупационная политика

На территории, освобожденной от оккупации, происшедшее при оккупантах «религиозное возрождение» представляло серьезную проблему для советской власти^{1376}, в связи с чем было принято решение проводить религиозную политику в освобожденных регионах с осторожностью. Так, например, в Курске почти все открытые во время оккупации церкви продолжали работать и после освобождения^{1377}. В первое время не подвергались преследованиям и некоторые церковные сепаратисты. Так, архиеп. Феофил (Бундовский), имевший в УПЦ титул митрополита, после освобождения Харькова в августе 1943 г. получил просьбу от советского командования «управлять приходами, которые освобождены, и которые будут освобождаться постепенно». Тем не менее власти сразу же начали проверку деятельности сепаратистов, особенно тех, среди которых бытовали националистические устремления^{1378}. В ноябре 1943 г. архиеп. Феофил (Булдовский) был арестован НКГБ и позднее скончался в тюрьме.

Восприятие германскими властями перемен в советской религиозной политике, в целом, соответствовало тому, что говорила о ней нацистская пропаганда. Оккупанты сделали вывод, что «нельзя поверить в эволюцию» советской власти, а «все уступки в сторону Церкви со стороны большевистского государства поэтому являются временной концессией, которая позднее будет отменена»^{1379}. Аналогичным образом была воспринята новая религиозная политика СССР многими представителями русской эмиграции, включая руководство и рядовых клириков РПЦЗ^{1380}, а также в Католической церкви^{1381}. Хотя такие выводы во многом соответствовали действительности, они не могли умалить того воздействия, который произвела реформа советской религиозной политики на настроения верующих в тылу СССР и на оккупированной территории.

Эффективность советской религиозной политики на оккупированной территории СССР была высокой — здесь существенное воздействие на положение в религиозной сфере оказал перелом в отношениях между государством и РПЦ, и как следствие — с другими религиозными общинами СССР. В результате совместных действий советских пропагандистов и иерархов Церкви, с 1943 г. доля сторонников Московской Патриархии среди клира оккупированных областей постоянно росла. Многие сельские священники, в частности, в Белоруссии, стали согласовывать свои действия с партизанами^{1382}, а храмы превратились в центры русского национального самосознания, проявления патриотических чувств. Вокруг них сплотилась значительная часть населения^{1383}. Так, по данным советских партизан, в Пинской обл. духовенство в начале войны «оказывало свои услуги немцам». Однако после того, как партизаны провели разъяснительную работу и доказали священникам, что, «помогая немцам, они изменяют своему народу, родине и в этом случае не могут быть попами, а только предателями своего народа», священники «начали работать против немцев в пользу партизан». В частности, они проводили молебны за партизан, выведывали на исповеди у коллаборационистов их настроения, зачитывали послания иерархов РПЦ^{1384}. Даже некие «русские националисты», пропагандировавшие борьбу «против большевиков и немцев», в своих листовках, распространенных на оккупированной территории СССР, признавали, что «Советы… провозгласили религиозную свободу»^{1385}.

В то же время масштабность советской религиозной политики была не очень широкой — она касалась, в основном, пропагандистской сферы и легализации отношений между государством и конфессиями. Реальное улучшение положения религиозных организаций коснулось отдельных сфер их деятельности (восстановление духовных семинарий, религиозных изданий и т.п.), но не было широким на «низовом уровне», так как количество открытых храмов было небольшим. На оккупированной территории советская религиозная политика заключалась, в основном, в широкой патриотической пропаганде, которая велась от имени конфессий. Вариативность советской политики проявилась в том, что политика на освобожденной территории СССР, где значительными были последствия «религиозного возрождения», отличалась от политики в тыловых регионах страны.

§ 4. «ДОБРОВОЛЬНО-ПРИНУДИТЕЛЬНАЯ» МОБИЛИЗАЦИЯ: Национальный фактор в военном коллаборационизме — РОА и «легионы»