Раздробленный свет

Я придвигаюсь, чтобы прижаться плотнее, и тянусь вверх, вставая на мысочки, снова встречая его губы. Его рука у меня за спиной сжимается и притягивает меня к нему. Его тело дарит мне тепло, и наши губы разделяются, когда я скольжу руками по его шее. Он издает крошечный стон прямо мне в рот, и я внутри воспламеняюсь, пока «Вальс бабочек» на заднем плане рассказывает о желании, о сне, и о вещах, потерянных слишком рано.

Возможно, есть что-то большее, чем убийство Лару. Может быть… может быть…

Внезапно музыка обрывается, оставляя нас в тишине. Я отшатываюсь от него в удивлении, глядя на наладонник, который буферизует и ищет сигнал. Мое дыхание становится слишком быстрым, слишком громким. Я слышу его эхо в тишине. Опухшие губы горят, и мой взгляд возвращается к Гидеону, словно притягиваемый магнитом.

Он неотрывно смотрит на меня, выглядя таким же измотанным, как и я. В его глазах горит первобытный огонь, его волосы растрепались с той стороны, куда я запускала свои пальцы. Он с трудом сглатывает, и когда он говорит, его голос слегка дрожит.

— Ты права, — выдавливает он, глядя на меня. — Это была ужасная идея.

*Эрху (кит. 二胡) — старинный китайский струнный смычковый инструмент, оригинальная двухструнная скрипка с металлическими струнами.

**Кахон — один из самых многогранных и популярных перкуссионных инструментов.

***Бойран — ирландский ударный музыкальный инструмент, напоминает бубен диаметром примерно полметра (обычно 18 дюймов).

В сером мире голубоглазый человек нашел способ оторвать нас от нашей Вселенной. Мы больше не можем чувствовать других, ни в этом мире, ни в нашем. Когда-то мы составляли бесконечность. Теперь нас трое.

Пустота — это боль, и единственное облегчение приходит к нам в коротких вспышках, которые мы видим, когда на мгновение прорываемся через тюрьму голубоглазого человека. Мы пытаемся наблюдать за зеленоглазым мальчиком, пытаемся вспомнить наш план, но нас так мало.

Мы одиноки. А одиночество — это грызущее безумие. Двое других позволили своей агонии ускользнуть во вспышках и разрывах тюрьмы, сводя людей этого мира с ума.

Но мы… я… я помню океан и маленькую девочку, которая называла меня другом. Я помню сны.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГИДЕОН

В МОЕЙ ГОЛОВЕ ПРОИСХОДИТ некое короткое замыкание. Я чувствую, как пульс стучит в висках, и все, что я хочу сделать — это снова наклониться и закрыть любую потребность говорить, по крайней мере, еще на несколько минут. Я умирал от желания сделать именно то, что только что сделал, в течение нескольких дней. И теперь я хочу поцеловать ее снова.

Но хотя ее зрачки расширены так же, как скорей всего мои. Она сжимает мою руку, убирая ее с талии, и я ничего не могу поделать, кроме как позволить ей это. Она прочищает горло и говорит:

— Последний раз ты немного отстал в ритме, но я думаю, что если придется, то мы вполне впишемся на танцполе.

— Это… — помнится, это все, на что я способен на танцполе. Я киваю, потому что понимаю, что кивать — это то, что я по идее должен сделать. Мои мысли медленно цепляются друг за друга и приходят в порядок. — Хорошо. Значит, больше никакой практики?

Она мне криво улыбается в ответ на поддразнивание, но я знаю, что она так же, как и я, ошеломлена интенсивностью этого поцелуя. Поэтому, когда она отступает, я отворачиваюсь, чтобы взять наладонник и выключить его, прежде чем снова начнется музыка. Мне нужно дать нам обоим немного времени, чтобы восстановиться.

— Ну что, давай спать? — предлагает она.

— Да уж, поздно уже, — соглашаюсь я и кладу наладонник после того, как чуть не уронил его. Я опускаюсь в наше гнездо одеял, прислоняясь спиной к стене. Она подходит и опускается рядом со мной, потом берет наладонник, который она использовала сегодня, проверяя есть ли сообщения от ее знакомых. Что поглощает ее.