Раздвигая границы

— Приемный отец номер один. Моя вина. Я решил побыть героем и защитить его биологического сына от колотушек. — Парень говорил об этом как о чем-то обыденном, словно подтверждая, что прижигать ребенка горящей сигарой — в порядке вещей. — А этот… — Ной коснулся верхней границы татуировки на другой руке. — …остался после пожара, когда я пытался защитить братьев от падающих балок.

Шрам шириной почти три сантиметра шел вдоль середины его татуировки-креста и останавливался у нижнего края. Верхняя граница шрама заходила на спину парня. Я отвела от него взгляд, чтобы изучить рисунок. Кельтский крест, переплетенный розой.

Каждый конец креста носил имя его матери, отца, братьев. Тяжесть в груди мешала мне дышать. Я обвела пальцем контур татуировки, стараясь не коснуться шрама.

— Это красивая память о них.

Я не могла представить, каково это: потерять все. У меня, по крайней мере, оставался отец. Может, мне придется всю жизнь из кожи вон лезть, чтобы угодить ему, но, иногда мне казалось, что папа все же любит меня.

Ной взял мою руку и поцеловал пальцы.

— Да. Родители гордились бы каждым моим шрамом.

Я перевела взгляд на его лицо.

— Я не хотела сказать… я имела в виду… татуировку.

Он провел языком по губам, прежде чем озорно улыбнуться.

— Знаю. Я показал тебе свои, теперь твоя очередь.

Не давая Ною закончить, я замотала головой.

— Это не одно и то же. Ты сильный. Ты помогал людям. Я… я же доверилась не тому человеку, а потом моя жалкая память стерла все события того дня. В любом случае ты — парень. Шрамы вас украшают. Они смотрятся, ну, сексуально. Но на девушках… это просто безобразно.

Ну вот, я сказала это вслух.

Его хватка на моей руке окрепла, а глаза потемнели, в них засверкали молнии.

— К черту все это! Нет ничего постыдного в том, чтобы доверять своей матери. Это она — ненормальная. Не ты. И насчет этой фигни про жалость… к черту! Ты не жалкая. У тебя хватило смелости вернуться в школу и продолжить жить, будто ничего не произошло. Я же? Я потерял все и спустил остатки своей личности в унитаз. Вот это жалко.

Ной отпустил мою руку и накинулся на меня как разъяренный лев. И вот я уже лежу на кровати, а парень навис надо мной. И мое сердце громко застучало.

— Малышка, никто и никогда не назовет тебя безобразной. Особенно в моем присутствии. — Он убрал кудри с моего лица, оставляя горящую дорожку от своего касания. — Ты чертовски прекрасна и сексуальна.

Я отвернула голову, не в состоянии выдержать его взгляд.

— Есть кое-что еще… — Всегда что-то остается недосказанным. Моя мама позаботилась об этом.

Я схватила край свитера и, пока не струсила, стащила его через голову. Затем слегка повернулась, открывая вид не только на свой черный лифчик и руки, но и на шрам, о существовании которого никто не знал, кроме мамы и папы.

Пальцы Ноя легонько прикоснулись к длинному выпуклому рубцу под моей левой лопаткой. Его голос зазвучал глубже.

— Мне так жаль, малышка.

— Никто больше не знает, Ной. Даже Лила.

Он поцеловал мою спину и скользнул ладонями по шрамам на руке.

— Ты прекрасна, — вновь прошептал он у моей кожи. Парень поднял мою руку и пристально посмотрел мне в глаза, оставляя дорожку из поцелуев вдоль моих шрамов. Его шоколадно-карие глаза потемнели от голода. — Поцелуй меня.

Меня накрыла волна эмоций и желание прижаться к нему как можно ближе. Все, что было во мне, до боли стремилось к нему… разум, душа, тело. Отринув сомнения, я рванулась к парню и страстно прижалась своими губами к его.

Руки Ноя были повсюду: в моих волосах, на лице, спине и на моей груди. Мои ладони с той же жадностью обследовали его великолепное тело. Слишком быстро одурманив меня сладкими поцелуями, его теплые губы опустились к моей шее и ложбинке между грудями, от чего я выгнула спину и потеряла остатки разума.

Сама того не желая, я застонала и прошептала его имя, когда руки Ноя пропутешествовали к моим бедрам, и я запылала от желания. Он снова опустил меня на кровать, и волосы легли веером вокруг моей головы.

— Обожаю твой запах, — прошептал он, посасывая мочку моего уха. — Обожаю твою красоту.

Я прижалась к его губам и обвила его ноги своими, пока мы двигались в одном ритме. Лихорадочно целуя его, я прошептала:

— Люблю тебя.

Потому что так оно и было. Ной слушал меня. Он заставлял меня смеяться и чувствовать себя особенной. Он был сильным, ласковым, заботливым и… всем. Я любила его. Больше, чем кого-либо другого в своей жизни.

Ной поднял голову, уставившись на меня вытаращенными глазами. И я замерла. Парень провел ладонью по моей щеке.

— Займись со мной любовью, Эхо. Я никогда не делал этого прежде.

Да не может быть! Слухи о его мужских победах давно распространились по школе.

— Но…

Он перебил меня поцелуем.

— Да, но никогда любовью. Те девушки ничего для меня не значили. Ты же… — Его язык скользнул по моей нижней губе, и я растаяла от наслаждения. — Ты — все для меня. Я проверялся на зимних каникулах — я чист, и у меня есть презерватив. — Он потянулся, и в его руках волшебным образом возник маленький оранжевый квадратик.