Раздвигая границы

Мое сердце сжал скользкий и холодный удав… Шрамы. Теперь я все чаще носила блузки без рукавов и практически перестала сходить с ума из-за своих рук. По крайней мере до тех пор, пока на них не начинали пялиться. Естественно, мама о них знала, но знать и видеть — не одно и то же. Я тяжело вздохнула и припарковалась под большим дубом. Возвращаться домой и переодеваться поздно.

Она стояла у могилы Эйриса. Я опустила глаза и принялась считать шаги от машины. Где-то между третьим и пятым моя кровь забурлила от адреналина, и мне показалась, что ноги перестали касаться земли. В апреле не бывает жары, и сегодняшний день не стал исключением, но моя кожа стала скользкой от выступившей испарины. Попросив ее о встрече, я снова продемонстрировала, что с головой у меня точно не все в порядке — сомнений больше не было.

Убрав волосы за ухо, я остановилась. Между нами была могила Эйриса. Мама стояла с одной стороны, я — с другой.

— Эхо, — прошептала она. В ее зеленых глазах заблестели слезы, и она сделала шаг ко мне.

Сердце дико забилось об грудную клетку, и я отпрянула назад. Мне даже захотелось убежать — я с трудом заставила себя остаться.

Мама отступила, поднимая руки в воздух в знак примирения.

— Я просто хочу тебя обнять.

Какое-то время я обдумывала ее желание. Обнять маму было бы естественной, непроизвольной реакцией. Я сглотнула, пряча руки в карманы.

— Прости, но я не могу.

Она слабо кивнула и снова повернулась к надгробию Эйриса.

— Я скучаю по нему.

— Я тоже.

Ни одно из моих воспоминаний о маме не имело отношения к этой женщине. В моей памяти хранился образ юной красавицы. Сейчас же она могла соперничать с моим отцом — вокруг ее глаз и рта пролегли глубокие морщины. Дикие, вьющиеся рыжие волосы, которые я помнила, были вытянуты. В лучшие времена казалось, будто мама порхает в воздухе. В худшие она цеплялась за землю. Стоя сейчас передо мной, она просто была.

Мама выглядела почти нормальной. Как любая другая стареющая женщина, которая пришла на кладбище погоревать у дорогой ей могилы. В этот момент она не казалась психопаткой, поведение которой невозможно было проконтролировать, или опасным врагом. Это была просто женщина, которая когда-то была мне очень близка. Близка или нет, однако все мои инстинкты призывали бежать.

Я чувствовала, как распухает горло, к которому подкатывала тошнота. У меня было два варианта: потерять сознание или опуститься на землю.

— Ты не против присесть? Мне бы не помешало.

Мама быстро улыбнулась и кивнула.

— Помнишь, как я учила вас с Эйрисом делать браслеты и украшения на шею из клевера? — Она сорвала парочку белых цветков и связала их вместе. — Ты любила вплетать их в волосы, как тиару.

— Ага, — ограничилась я коротким ответом.

Мама любила наслаждаться ощущением травы под босыми ногами, потому никогда не заставляла нас с братом обуваться. Мы все трое обожали долгие прогулки.

Она продолжала плести венок, а ситуация становилась все более неловкой.

— Спасибо, что ответила на сообщение. Какое из писем до тебя дошло?

Я специально обошла все арт-галереи, в которых мама хотя бы раз выставляла свои картины, в каждой из них передавая для нее письмо.

— Все. Но именно Бриджет убедила меня прийти.

Быстрая вспышка боли пронзила мое сердце. Значит, моих писем оказалось для нее недостаточно?

— Ты часто приходишь к Эйрису? — спросила я.

Ее руки замерли.

— Нет. Мне не нравится мысль, что мой ребенок под землей.

Я не хотела заставить ее вновь ощутить эту утрату, но кладбище «Рестхевен» показалось мне безопасным местом для встречи. Если кто-то заметит нас вместе, мы можем сказать, что встретились случайно. Никто не обвинит маму в нарушении судебного предписания. Мне нужно было бы спросить ее о той ночи и уйти, но, глядя на маму, наблюдая на ней… я поняла, что вопросов у меня гораздо больше.

— Почему ты не перезвонила мне на Рождество?

В прошлом декабре горе от потери брата стало настолько невыносимым, что я попыталась с ней связаться. Оставила сообщение с номером мобильного и домашнего. Сказала, в какое время можно звонить. Ответа не последовало. Конечно, после этого в январе папа сменил сначала номер домашнего телефона и в феврале — моего мобильного.

— Я пережила тяжелые времена, Эхо. Мне нужно было сосредоточиться на себе, — просто сказала она, явно не чувствуя себя виноватой.

— Но я нуждалась в тебе! Я так и сказала, верно? — Именно об этом я и молила в оставленном ей сообщении.

— Да. — Она продолжала сплетать цветки клевера. — Ты выросла прекрасной девушкой.

— Если не считать шрамов. — В тот же момент я прикусила язык. Мама молчала, а моя нога закачалась взад-вперед. Я сорвала травинку и методично порвала ее на полоски. — Я мало что знаю о судебном запрете. Наверняка он скоро закончит свое действие.

Может, дыра в моем сердце уменьшится, если я смогу хотя бы иногда видеться с мамой.

— Бриджет показала мне твои работы. — Мама словно и не расслышала того, что я сказала. — Ты очень талантлива. В какие художественные колледжи ты подавала документы?