Раздвоение личности

— Поняла. Страшного, ужасного, грешного. Ну, конечно. Обещаю. Как это сказать? Клянусь, подруга, что не подтолкну тебя ни к чему, что уведет тебя с пути истинного, а тем паче погубит твою бессмертную душу. Аминь. Так хорошо?

— Вполне, — согласилась Регина.

— А вообще-то, тут все просто, — сказала Лара. — Ты Библию читала когда-нибудь? Хотя бы что такое грех, знаешь?

Регина не читала, и знала смутно. Мама всю жизнь была уверена, что нельзя работать по церковным праздникам, это у них в доме грехом и считалось, а Регину всегда несказанно удивляло. Действительно, стирать или шить — грех, телевизор смотреть — можно. Ну не бессмыслица ли?

Да и откуда бы и Регине и маме “читать и знать”, если у обоих были сначала советский детский сад, потом октябрятское и пионерское детство, далее комсомольская юность, а папа Регины, как и оба ее дедушки, состояли в партии. Ну, нельзя было иметь какую-то должность и при этом не состоять! Зато и маму, как позднее Регину с Вероникой, крестили, тайком так, потихоньку, а по праздникам они не стирали и не шили. Вот.

— Ты почему молчишь?

— Я тебя слушаю, продолжай, пожалуйста.

— Библию ты не читала, а это, между прочим, инструкция к созданию под названием человек! Там все есть! Вот, например, заповеди такие — не убий, не прелюбодействуй, возлюби ближнего, как самого себя, и далее по списку. Что это значит? Если я не темная сущность, я никогда не попрошу тебя никого убить, к примеру, даже во имя великой цели вселенского масштаба! Потому что человек ни ради чего убивать не должен, жизнь и смерть — это не его юрисдикция. Это, если нужно, будет сделано без него, понимаешь? Если бы я тебя о таком попросила, это верный признак, что меня надо не слушаться, а уничтожать. Изгнать как-нибудь!

— Юрисдикция?.. — Регина слабо усмехнулась.

— Ты будешь к словам придираться?

— Нет, извини. Суть я уловила.

— Подруга, я просто прошу помочь. Только прошу. Мне надо исправить мои ошибки. Если ты откажешься — это твое право, наверное, только тогда я не знаю, как мне быть, и что со мной будет, и когда я смогу уйти. Правда, не знаю.

— Ну, хорошо, — вздохнула Регина. — Пошли отсюда.

Потому что болтать с Ларой, глядя на лик богоматери, ей показалось, как бы, непочтительно по отношению к богоматери. Она уже немного успокоилась, пока этого хватит.

Она еще раз перекрестилась, посмотрела на икону, и вышла из церкви. Стоя на крыльце, с удовольствием вздохнула — теперь дышалось легче. Вроде бы ничего. Кажется, она справится.

— Откуда ты все это знаешь? У тебя семья верующая, да? — спросила она у Лары.

— Ничуть, — охотно ответила та. — Такая же, как у тебя. Кое-что муж объяснял. Вот его всему учили. Его мамаша заставляла в кирху ходить, даже когда он был буйным подростком, — тут в ее голосе послышалась, помимо легкой усмешки, некоторая грусть, сожаление, и еще гордость, может быть — за этого неизвестного мужа.

— Я никогда раньше не была в таких церквах, как эта, — сказала Лара. — Я же лютеранка. Была с мамой в кирхе несколько раз, — ее голос дрогнул.

Вот оно как, значит…

— Ну что, мать, в школу хорошо сходила? — поинтересовался Ваня, впустив ее в квартиру и весело переглядываясь с Сережкой.

Не похоже, чтобы оба они о чем-то переживали.

— Нормально, — буркнула Регина.

— А платье? — спросил Сережка.

— И платье нормально. Все, забыли про платье. Только попробуй еще кого-нибудь приклей!

— Я понял, мам, — Сережка расплылся в довольной улыбке.

А Регина упала на стул и банально разревелась, размазывая слезы по лицу. Потому что — накопилось.

Она справится, да, конечно. Решила же — справится. Но просто поплакать хочется!

Иван несказанно удивился, и тоже разволновался. Он вытолкал за дверь упиравшегося Сережку, и принялся бестолково утешать Регину, гладить по голове и плечам, плеснул воды в чашку, но она не хотела ее пить. Давясь, выпила — он почти заставил. От воды действительно стало лучше.

Муж сел напротив и заглянул ей в глаза.

— Ринка! Ты что?

— Я ничего, Вань. Ты извини, пожалуйста. Я, правда, ничего.

Ладонь у него была твердая и чуть шершавая. У него всегда были такие ладони, и ей это нравилось. Раньше нравилось. Она так давно не думала о том, какие у него ладони, и нравятся они ей, или нет! Еще у него были жесткие и курчавые волосы, как только они чуть отрастали после стрижки, он становился лохматым. Вот и сейчас он был лохматым.

Ну, как ему объяснить?

Вообще, она могла бы сказать: так много всего хочется, и так мало получается. Раньше казалось, что все еще впереди. А теперь — ей скоро сорок, через каких-нибудь несколько лет, и ясно, что дальше тоже ничего не будет. А жить так хочется, прямо сейчас…

Это она могла бы сказать ему, например, позавчера. А сегодня все уже неважно. Потому что сегодня у нее напасть куда серьезней — Лара, будь она неладна!

Он присел на корточки и обхватил широкой ладонью ее ступню, ласково погладил пальцами, так, что где-то внутри у нее стало тепло.

— Нам премию обещают на будущей неделе. Вот и потрать ее, порадуйся жизни.

— Тогда купим мне мобильник. Неудобно без телефона. Я уже выбрала, он простенький, но симпатичный.