Разъезд Тюра-Там

Юрик подошел к черной доске, расчерченной тонкими коричневыми наклонными линиями.

Директор взяла мел и написала на одной из строчек наклонный крючок с изящным хвостиком внизу.

— Нарисуй мне, дружок, таких же десять штук, — дала задание директор.

Юрик впервые держал мел, поэтому первый крючок получился некрасивым, но он тут же понял, что мел нужно держать острым углом к доске. Следующие крючки получились намного красивее.

Директор попросила у него мел и нарисовала на доске красивый наклонный овал. Юрик нарисовал десять таких же овалов.

Директор пересчитала крючки и овалы.

— Молодец, — похвалила она Юрика. — Оказывается, ты не только писать умеешь, но и считать.

— Ладно, — сказала она, обращаясь к маме Юрика. — Так уж и быть, беру парня, что ж ему лишний год дурака валять!

— Ну что, прямо сейчас и пойдем в класс, как, ты готов? — повернулась она к Юрику.

Юрику страшно хотелось посмотреть, что такое класс, и он согласно закивал головой.

Ему не приходилось бывать в таких больших домах, каким было здание школы, поэтому коридор показался ему длинным-предлинным, а окна в том коридоре огромными-преогромными. Наконец, директор остановилась у белой двери, на которой висела табличка «1в», Из-за двери доносился голос учительницы, что-то объяснявшей детям.

Директор уверенным движением открыла дверь, в классе сразу стало тихо. Слегка отстраняясь, директор взяла его за плечо, подтолкнула в сторону класса и сказала:

— Давай, Юра, проходи.

И Юра шагнул в первый раз в первый класс. Столько детей, собранных вместе, он ещё не видел. Раньше, когда они ещё жили на Донбассе, а мама и папа были учителями в той самой школе, из которой выпрыгивали раненые после бомбежки, он, может быть, и видел, но не помнил этого, и теперь ему казалось, что он и вправду видит столько много детей впервые. Кое-что помнить он стал как раз после той бомбежки.

— Ребята! — обратилась директор к классу. — Этого мальчика зовут Юра, и он будет учиться с вами. Проходи, Юра, садись за парту.

Юре было интересно, что парта — это черный наклонный столик с откидными створками внизу, с полкой, на которую можно положить книжки и тетрадки, с приделанной к нему коричневой лавкой, на которой удобно сидеть, потому что у неё есть спинка.

Он положил на полку парты сумку с книгами, сшитую бабушкой из мешка, в углубление наверху парты поставил чернильницу-непроливайку, положил рядом с ней деревянную ручку со стальным блестящим, ещё не испачканным чернилами, пером, и стал слушать урок.

Громкий звонок возвестил об окончании урока, но дети не спешили выходить из класса, и Юра вскоре понял, почему: в класс внесли эмалированный тазик с кусочками черного хлеба по числу учеников. Хлеб тут не раздавали, а просто поставили таз на стол учителя, и все дети кинулись к нему.

Юра тоже подошёл к столу, перед ним на мгновенье никого не оказалось, он протянул руку и взял кусочек хлеба. И тут же получил в левую щеку удар ручкой. Удар такой силы, что в щеку вошла половина стального пера.

До сих пор в том ограниченном круге детей, с которыми он общался до школы, никто ни с кем так не обращался, и Юра даже не предполагал, что можно так безжалостно ударить кого-нибудь. Ну, дать тумака, подставить подножку, побороться, в конце концов дать в нос. Делом чести было прекратить драку после появления первой крови. Но чтобы вот так, стальным пером в щеку.

И впервые в жизни Юра понял, что такое терять рассудок. Он видел перед собой только ненавистное лицо обидчика, не чувствовал боли от встречных ударов.

Дети расступились, освобождая место для драки, и по их крикам Юра понял, что они почему-то поддерживают его обидчика. От такой несправедливости он на мгновенье потерял силы и был тут же подножкой опрокинут затылком на угол парты. Из пробитой головы потекла кровь, это вновь взбодрило его, теперь уже ему удалось опрокинуть обидчика на пол, и он продолжал бить кулаком в ставшее ненавистным лицо, пока какая-то неведомая сила не подхватила его за ворот и не отшвырнула его в сторону.

Через много лет на одной из врачебно-лётных комиссий его спросили, откуда на голове шрам. И он вспомнил свой первый школьный день, и тот выделяемый заботами государства кусочек черного хлеба. И то, что в классе к его приходу уже сложилась некая иерархия, невольно созданная голодными пацанами, по своей сути мало отличавшаяся от иерархии зоны, а он, сам того не ведая, взял горбушку черного хлеба. Горбушка же, как самый вкусный элемент буханки, к его приходу в класс уже стала привилегией начинающего пахана.

«Пионер, не теряй ни минуты…» — доносилась на вершину сопки, где стоял Юра майским утром 1950 года, бодрая пионерская песня из «ревуна», установленного на окраине порта. «Ревун» был настолько мощным, что наверняка был слышен всему городу.