Разгадай Москву. Десять исторических экскурсий по российской столице

6 августа Ростопчин обращается к государю с письмом, в котором настаивает на назначении Кутузова главнокомандующим всеми российскими армиями: «Государь! Ваше доверие, занимаемое мною место и моя верность дают мне право говорить Вам правду, которая, может быть, и встречает препятствие, чтобы доходить до Вас. Армия и Москва доведены до отчаяния слабостью и бездействием военного министра, которым управляет Вольцоген. В главной квартире спят до 10 часов утра; Багратион почтительно держит себя в стороне, с виду повинуется и по-видимому ждет какого-нибудь плохого дела, чтобы предъявить себя командующим обеими армиями. (…) Москва желает, государь, чтобы командовал Кутузов. (…) Решитесь, Государь, предупредить великие бедствия (…) Я в отчаянии, что должен Вам послать это донесение, но его требуют от меня моя честь и присяга». Ростопчин в своем репертуаре: мало того что Барклай – не русский, так еще и управляет им какой-то Вольцоген.

Наконец, 8 августа Александр подписывает рескрипт о назначении Кутузова главнокомандующим. Немалую роль сыграло в этом решении письмо Ростопчина, о чем царь говорил своим приближенным. В Москве известие о новом главнокомандующем встречают ликованием, связывая с ним надежду на скорую победу над врагом. Рад и московский градоначальник. Но пройдет каких-то лет десять, и Ростопчин весьма скептически оценит те августовские дни: «Москва дала новое доказательство недостатка в благоразумии. При вести о его назначении все опьянели от радости, целовались, поздравляли друг друга».

С Кутузовым Ростопчин близко познакомился еще в царствование Павла. Тогда Ростопчин, как глава военного департамента, на служебной лестнице стоял даже выше будущего главнокомандующего. Теперь же им суждено было перемениться местами – как только армия вступала в пределы Московский губернии, московский градоначальник поступал в полное распоряжение Кутузова.

Назначение Кутузова, как это ни покажется странным, лежит в том же русле, что и назначение Ростопчина на Москву. Обществу российскому надоел Барклай, говоривший правду. И тогда Александр призвал Кутузова, хорошо говорившего по-русски то, что от него хотели услышать. Обращает на себя внимание поразительная уверенность народа, что одноглазый Михаил Илларионович и есть та волшебная палочка-выручалочка, способная одним махом спасти и Москву, и Россию: «Весь народ в радости от назначения Кутузова главнокомандующим над обеими армиями… Он все поправит и спасет Москву. Барклай – туфля, им все недовольны; с самой Вильны он все пакостит только… Я поклянусь, что Бонапарту не видать Москвы», – не мог сдержать восторга А. Булгаков. Однако в этом же московском письме от 13 августа 1812 года есть и другая информация: «Здесь большая суматоха. Бабы, мужеского и женского полу, убрались, голову потеряли; все едут отсюда, слыша, что Смоленск занят французами». Эта цитата с большей достоверностью создает картину Москвы перед сдачей ее французам.

До последних дней Кутузов твердил, что Москва не будет сдана. А Ростопчин, в свою очередь, сообщал об этом каждодневно в своих афишах, считая, что необходимо «при каждом дурном известии возбуждать сомнения относительно его достоверности. Этим ослаблялось дурное впечатление; а прежде чем успевали собрать доказательства, внимание опять поражалось каким-нибудь событием, и снова публика начинала бегать за справками». Похоже, что процитированный выше Булгаков перед написанием своих писем читал именно афиши графа Ростопчина. И вот что удивляет – из окна Булгаков видел и реально описывал события, но постоянно считал своим долгом следовать ростопчинской интонации «шапкозакидательства»: «Вот тебе послание графа к жителям Москвы. Этот человек почитаем всем городом. Он суров и справедлив», – из того же письма.

Чтобы вызвать в народе «удовольствие», Ростопчин поставил себе цель выслать из Москвы чуть ли не всех иностранцев, а также евреев (последние, по его мнению, были опасны тем, что содержали кабаки). Об этом он сообщал императору: «Плуты крестьяне – лучшая в мире полиция. Они хватают все подозрительное, и сию минуту приведен ко мне жид, должно быть шпион». А высылка в Нижний Новгород французов была обставлена на редкость театрально. Сорок французов усадили в барку, зачитав им следующий наказ градоначальника: «Войдите в барку и… не превратите ее в барку Харона! В добрый путь!»

Ростопчин не забывал и о борьбе с масонами, окопавшимися на почтамте и в Московском университете. Московского почт-директора Ф. П. Ключарева выслали в Воронеж 10 августа («Почт-директор Ключарев ночью с 11-го на 12-е число взят нами и сослан. Это большой негодяй, и город радуется удалению сего фантазера», – из письма А. Булгакова от 13 августа 1812 года). Университет же и вовсе считался градоначальником рассадником масонства, особенно его попечитель П. И. Голенищев-Кутузов, по словам которого вернувшийся в Москву Ростопчин заявил, что «ежели бы университет и уцелел, то бы он его сжег, ибо это гнездо якобинцев».