Разглашению не подлежит

Козлов спускается вместе с зондерфюрером, выходит во двор. Действительно, у ворот пофыркивает грузовик, где-то мобилизованный главным интендантом. Писаря бросают в кузов свертки. Здесь же, неподалеку от машины, тлеет костер. Слежавшаяся бумага горит плохо.

- Все в огонь! - орет зондерфюрер и гонит писарей обратно в канцелярию.- Тащите все сюда!

Неужели он выполняет приказ сбежавшего капитана? Нет, Унт спасает себя. Эти документы расскажут и о нем. Зондерфюрер был на войне не просто солдатом. И даже не интендантом. Он калечил человеческие души. Он вместе с другими сослуживцами по разведшколе превращал слабых духом и незрелых мыслью людей во врагов того народа, который породил и вскормил их. Народа, который они обязаны были защищать до последней капли крови. Они ведь когда-то клялись в этом. А он, зондерфюрер Унт, вынуждал их отступать от своей клятвы. Тех, кто держал ее до конца, кто не боялся фашистских угроз, молодых, здоровых, сильных и честных русских ребят зондерфюрер Унт на пару со своим дружком Вурстом передавал в гестапо. Сам он далеко не молодой, ему уже за пятьдесят, и он понимает, чем занимался на войне. Потому так дрожит над костром, не боясь обжечь пальцы, выхватывает из слабого пламени тлеющие папки и, распотрошив их, бросает туда же, в огонь. Костер помаленьку разгорается, пламя поднимается все выше, густо исписанные чернилами и карандашом листы свертываются и, мгновенно обуглившись, превращаются в легкий, разлетающийся по двору пепел.

Бесследно исчезают над Бисмарком немые свидетели грязных дел зондерфюрера Унта. И только живые угрюмо толпятся у костра, надеясь, что он, Унт, спасет их. Наверное, он знает, куда надо ехать, и он непременно увезет, как только догорят эти бумажки, совершившие огромный путь от Смоленска до Бисмарка.

Вот уже денщик вынес Унту его чемодан, вот уже Унт, разогретый костром, устало вытирает свое жирное, лоснящееся лицо. Он застегивает на все пуговицы шинель, поворачивается к машине, и в это время с улицы доносится лязг гусениц.

- Танки! - истерично кричит кто-то и бросается в здание.

Трещит пулеметная очередь - неизвестно зачем танкисты поливают свинцом пустую улицу. Некоторое время Унт настороженно прислушивается к тому, что происходит там, за воротами. Мотор грузовика глохнет, распахивается дверца кабины, и водитель испуганными глазами смотрит на зондерфюрера. Опоздали. Разве теперь вырвешься на грузовике из города!

Что же делать? Унт хоть и в годах, но жить хочется. Ему, а не стоящим у костра. Он подхватывает чемодан и спешит к воротам. Проносится мимо школы еще один американский танк. Выглянув, Унт выскакивает за ворота и, пригнувшись, бежит через улицу. Где-то вдали опять трещит пулемет. Унт упал, уронив чемодан. Но это так, от испуга. В следующую секунду он уже на ногах. И вот уже на той стороне улицы. Угол старого, выложенного из красного кирпича здания скрывает его.

Рядом с Александром Ивановичем уже ни души. Разбежались немецкие солдаты, охранявшие школу. Разбежались русские предатели. Николай Шитаренко, еще с утра посланный куда-то Унтом, кажется за продуктами, так и не вернулся. Что с ним? Где он? Вернется ли теперь, когда в городе американцы?

Дотлевает костер, в воздухе крошечными черными мотыльками кружатся остатки того, что еще недавно именовалось секретными и совершенно секретными папками. Те, запрятанные в парту, конечно, лежат, их никто не заметил. Вернуться и забрать? Но что с ними делать? Куда и кому понесешь?

Ладно, надо будет рассказать обо всем - есть память. Она еще ни разу не подводила и не подведет. Цепкая, надежная, молодая. Память разведчика. Да и грешно жаловаться на память в двадцать пять лет. Думал ли, гадал ли когда-нибудь Александр Козлов, что свое двадцатипятилетие он встретит так далеко от Родины?

Родина! Ты велика, огромна, но, оказывается, тебя всю можно вместить в человеческом сердце. Жить с тобой, бороться с тобой, побеждать с тобой даже здесь, на чужой, на вражеской земле. И вот теперь, когда все ужо сделано, когда твой приказ выполнен до конца, как хочется, до скупых солдатских слез хочется вернуться к тебе, в твои по-матерински ласковые и добрые объятия.

Без тебя ничего не значишь. Без тебя не проживешь. И если свыше двух лет ты боролся в постоянном, ни на секунду не размыкавшемся кольце врагов и все-таки победил, то лишь потому, что победила Родина. Она сумела отстоять себя. И тебя.

Почему-то именно сейчас, когда немцы о тебе забыли, когда они больше не догадаются, кто ты и что ты, не расстреляют и но повесят,- почему-то именно сейчас стало немножко страшно. Может быть, потому, что с такой силой потянуло домой? А в городе союзники, и кто знает, как они посмотрят на тебя. Да и кто ты для них в этом немецком мундире? Вроде гитлеровец и не гитлеровец. Русский, а служил кому? На груди - фашистские награды. Пять ленточек!