Разгневанная река

Маму поручили район Даокхе. По плану в день восстания он должен был с несколькими бойцами поддержать рабочие отряды самообороны, которые должны захватить власть на копях. Отдаленный пост Чанг, занятый вьетнамскими солдатами, поручено было взять старому Ману с группой партизан, которых должен был привести Лап. Чтобы проникнуть на пост, Лап предложил хитрый план — они выдадут себя за японский патруль…

Лодка плавно скользила по реке. Мам сидел на борту, глядя на приближающийся берег. Вдалеке на фоне неба вырисовывались темные очертания горной цепи.

Уголь в копях Даокхе залегал глубоко, не то что в Хонгае или Камфа, а потому не было ни гигантских открытых террас, уходящих ступенями в небо, ни бесконечных цепочек людей, торопливо, словно муравьи, снующих взад и вперед. Путнику, проходившему по дороге к здешним копям, открывались сплошные холмы и горы, голые, серые, безжизненные.

Здесь добывали уголь в подземных выработках, которые тянулись на километры, разветвляясь на бесчисленные коридоры в угольных пластах, делавших их похожими на огромные термитники. На склоне горы тут и там чернели полускрытые травой устья штолен.

Пройдет несколько десятилетий, и люди даже не смогут представить себе, каким был шахтер во времена владычества французов и почему его называли кули. Угольные копи, каучуковые плантации — эти первые крупные объекты приложения иностранного капитала в колониях — были настоящим земным адом, где высасывались все соки из бедняков, которых вербовали в разоренных нищетой деревнях и продавали на рудники и на плантации. Здесь они и получили свое название — кули. Но именно из этих кули, которых трудно было даже назвать людьми — такую они вели жизнь, — и родились первые отряды вьетнамского рабочего класса.

Угольные копи в Даокхе были невелики — в период самых интенсивных работ здесь нанимали пять-шесть тысяч кули. Вначале, когда велись разработки пластов у подножия гор, хватало нескольких вагонеточных веток. Шахтеры рубили уголь кирками, грузили в вагонетки, которые сами и увозили. Взрослым за день платили по двадцать-двадцать пять су, детям — не больше восьмидесяти. Так появилась на копях узкоколейная железная дорога, протянувшаяся до речного причала, были выстроены ремонтные мастерские и обогатительный цех. Но главным занятием нескольких тысяч кули по-прежнему оставался изнурительный труд в темных, душных забоях, а основным орудием — кирка. Правление шахт считало излишним механизировать их труд: никакая машина не могла соперничать с дешевой рабочей силой. А случится обвал и под землей останется десятка два-три кули — владельцы не несли никакого убытка, ведь о социальном страховании не могло быть и речи!

Рабочие ютились в жалких лачугах, бараках, которые они сами для себя строили из тростника. Постепенно вырастали целые поселки на склонах гор, холмов и близ ручьев. У них даже были свои названия: «Белая канава», «Коровий хлев», «Церковный», «Рыночный», «Поселок у конторы Туиня»… Люди настолько привыкали к этим названиям, что уже не задумывались, откуда они взялись, эти убогие и жалкие имена, впрочем, такой была и жизнь их обитателей — убогой и жалкой.

Еще затемно поднимались они в своих лачугах, наскоро что-то ели при свете керосиновых ламп и шли на работу. На женщинах и на мужчинах были старые, потрепанные ноны, латаные-перелатанные кофты и штаны, и у каждого через плечо — кошелка с комком риса и щепотью соли. Ноги круглый год не знали никакой обуви. В темноте шли они отовсюду по извилистым тропинкам, среди влажного от росы тростника, покрывающего холмы, поднимаясь все выше в горы к своим участкам.

Вначале рабочие шли на склад. Столпившись в тесном дворе, заваленном щепой и кучами карбида, они получали у подрядчика лампы, кирки, ломы и лопаты. Перед тем как спуститься в шахту, они повязывали голову черными косынками либо натягивали самодельные береты и парами входили в черную, бездонную пасть штольни, где оглушительно ревел вентилятор.

Узкие тоннели с низкими кровлями, подпертыми деревянными стояками, были рассчитаны только на ширину вагонетки. Идти приходилось пригнувшись, чтобы не задеть балки креплений и воздухопроводы, беспорядочно бегущие над головой.

Стоило рабочему войти в устье штольни, как в лицо ему ударял знакомый удушливый жар. Впереди — сплошная темнота. Фонари тут же запотевали, точно покрывались росой, и шипели, бросая бледные мерцающие пятна на вагонеточные рельсы. Рабочие шли на ощупь, то чавкая по грязи, то ступая по острым угольным осколкам, которые в кровь ранили ноги. Грохот вентилятора постепенно затихал, в немой и плотной темноте человек слышал лишь звук собственных шагов да шлепки капель, падавших с потолка и со стен. Так и шли они молча по бесконечному тоннелю, и тени их плясали на мрачных стенах.