Разгневанная река

…Пейзаж давался Ты легко, без особых мук и исканий. Как почти во всех его пейзажах, сюжет был прост: вид с дамбы на Красную реку. Все полотно было занято гладью воды блеклого кирпично-красного оттенка, в ней отражались свинцовый блеск зимнего неба, тяжелые облака. Вдали, на реке, маячил коричневый парус одинокой лодки, плывущей против течения. Вдоль противоположного берега протянулась зеленая полоса кукурузы, садов тутовника, а позади — узкая темно-коричневая лента еще не вспаханных полей, испещренных бамбуковыми изгородями. А дальше, над полями, высилась синяя цепь гор Тамдао, кое-где покрытая полосками тумана. Правый угол картины оставался незаконченным. В пойме он изобразил капоковое дерево, под которым две женщины увязывали на коромысла охапки скошенной травы.

Композиция картины была несложной. По существу, отрезок реки, избранный Ты, продиктовал и излюбленную им компоновку. Ты наклонился ближе к картине, чтобы рассмотреть горы. Он еще не был удовлетворен синим цветом, слишком легким, слишком «поэтичным». Ему хотелось найти более густой, тяжелый, даже мрачноватый оттенок, лишить горы их красивости и картинности. Ты стремился, чтобы горы на полотне были такими же реальными, грубыми, земными, какими они были в жизни, — горы с их деревьями на склонах, с их пернатым царством, с деревушками, населенными живыми людьми, со скалами, влажными от утренних туманов, залитыми лучами солнца и покрытыми пятнами теней. Ты терпеть не мог в живописи внешние эффекты, многозначительность, как правило скрывающую скудость мысли, подменяющую реальную картину жизни. Ведь каждый предмет живет своей конкретной неповторимой жизнью, и художник сможет почувствовать и изобразить все это лишь тогда, когда научится видеть, когда полюбит их больше своего искусства.

Так он сидел, пока не задремал, уронив голову на мольберт. Теперь только лампа бодрствовала в комнате художника, тускло освещая незавершенный пейзаж.

В тяжелой дреме Ты временами казалось, что кто-то ходил по комнате, касаясь его рукой, однако усталость и горечь переживаний так сковали Ты, что он не в состоянии был поднять веки, а потом и вовсе провалился в черную, бездонную пропасть сна.

В комнате была Бить. Она вошла босая, всклокоченная, с оторванным подолом и остановилась около Ты. Одеяло сползло на пол, в комнате стоял густой табачный дым. Бить присела на краешек топчана и долго сидела так, боясь пошевелиться. Потом подошла к Ты и осторожно накрыла его одеялом.

За окном было темно, тянуло прохладой. Ветер утих, и заморосил дождь. Внизу, у соседей, часы пробили два. Бить поежилась в своем легком стареньком платье, потом сбросила его и, сняв со стены зеркало, села возле чуть теплившегося очага, прислонившись к стене. Из зеркала на нее смотрели покрасневшие глаза, остатки румян и пудры размазаны слезами, плотно сжатые губы еще хранили следы помады. Нижняя губа припухла, на подбородке запеклись струйки крови.

— Пусть будут прокляты ваши предки! — с ненавистью прошептала девушка, откладывая зеркало.

Откинув упавшую на лоб прядь, она провела рукой по влажным волосам, от ладони пахло вином и рыбным соусом. Девушка разрыдалась.

А Ты по-прежнему спал, не ведая о том, что происходит у него в комнате.