Разгневанная земля

— Ой, правда! Не иначе как Белянка проглотила! Как же заставить глупое животное вернуть бусинку? Скажи, Янош!

Янош, повторил:

— Беда не велика, не горюй! Я тебе новую выточу.

Не откладывая дела в долгий ящик, Янош отложил чутору и принялся вырезать бусинку.

Прошла минута в молчании. Потом Янош задумчиво сказал:

— Не верится, чтобы он взаправду ушёл от родителей.

— А я верю. Если б ты видел, как он волновался, когда стал рассказывать про свои дела, ты тоже поверил бы! — горячо возразила девушка, хотя смутное сомнение закралось в её душу.

— Не могу одного взять в толк: отчего господин Калиш ни с того ни с сего стал всё выкладывать дочери кузнеца? — не унимался критически настроенный Янош.

Каталина не ответила на вопрос Яноша и продолжала свою мысль:

— Удивительно! Как можно уйти из родного дома? Это, должно быть, очень тяжело!

— Вот спасибо молодому господину, — обиженно прервал Янош, — ты ему посочувствовала. Теперь поймёшь, что и мне нелегко покинуть родной дом, хоть он и небогат.

— Да что ты, Яношек! Я тебе готова была позавидовать: вот, думаю, счастье привалило глупому мальчишке — белый свет повидает!

Обхватив одной рукой голову Яноша, Каталина другой взлохматила ему волосы:

— Какой ты сегодня задира, так и ловишь меня на каждом слове! А сам-то хорош! Только и разговора, что тебе тяжело расставаться. А каково тут другим будет без тебя, об этом ты не думаешь? А ещё спрашиваешь, буду ли тебя ждать!

— Не поймёшь тебя, Като, когда ты правду говоришь, когда шутишь!

— Подрастёшь — поймёшь!

Рассмеявшись, она подхватила охапку сена и бросила в Яноша; сухие травинки покрыли его голову, защекотали шею, засыпали глаза. Не успел он опомниться, как Каталина уже застучала по лесенке каблучками.

* * *

Франц возвращался в усадьбу, полный самых радужных мыслей и надежд.

Вдалеке, в поле, трещал коростель. Он затянул свою однообразную песню, и Францу чудилось, что он щёлкает: «Като! Като! Като!»

Ветер пригибал к земле длинные стебли камыша, а Францу казалось, что камыш шуршит: «Лина! Лина! Лина-Лин!»

Копыта звонко цокали в тишине, и в ритм им громко стучало сердце Франца. Оно стучало и отстукивало: «Люб-лю! Люб-лю!»

И все вместе — небо, земля, коростель, камыш и с ними сердце Франца — торжествующе пели: «Каталина! Люблю!».

Глава десятая Расплата

Расправа с Иштваном ожесточила крестьян «Журавлиных полей». Пропала у них охота идти к графу с челобитной о возвращении пастбищ, урезанных Калишем. Теперь каждый в отдельности, затаив злобу, ждал отъезда барина, чтобы выпустить скот на господские луга и зерновые посевы. «Семь бед — один ответ, — рассуждали они. — Услужлив и трудолюбив был Иштван, хозяйского добра пальцем не касался, а всё одно разрушил граф его семью — кого в могилу отправил, кого по белу свету пустил!»

Граф всё это время пребывал в страшном раздражении: непонятное исчезновение Иштвана, вызывающее поведение Кошута требовали принятия каких-то мер, но граф ещё не знал, на что решиться.

— Этот захудалый дворянчик, — изливал граф своё возмущение сыну, — должен бы меня благодарить за то, что я согласился его принять, а он осмелился бросить мне вызов!.. Скучает по нему, видно, будайская тюрьма! Напрасно он забыл о её существовании. Ну что ж, если он так хочет, я напомню ему о ней!

Фения торопил Калиша, который должен был узнать о цели пребывания Кошута у своего друга. Граф не сомневался, что управляющий сумеет всё выведать и обнаружит в имении Гуваша если не тайную типографию, то хотя бы склад запрещённых книг.

Перед возвращением в Пешт граф решил совершить поездку в Сольнок, где должен был присутствовать на открытии новой церкви. На постройку этой церкви Фения пожертвовал немалую сумму.

Для путешествия в Сольнок были приняты все меры предосторожности. Большой тракт, начинавшийся в Пеште и проходивший невдалеке от имения «Журавлиные поля», вёл в Сольнок через города Ма́нар, Це́глед и Абонь и тянулся больше чем на сто километров. При отсутствии железной дороги это было немалым расстоянием.

В летние месяцы пятёрка лошадей могла бы доставить графскую карету за два часа в Манар, а в следующие три часа — в Сольнок, и лошадей пришлось бы менять один раз — в Цегледе. Но в ноябрьскую пору дорога становилась настолько непроезжей, что теперь графские подставы[17] были приготовлены не только в Цегледе, но и в Абони. И всё же трудно было рассчитать весь переезд так, чтобы последнюю часть пути от Абони проделать ещё засветло. Между тем в районе Абони всё чаще и чаще «пошаливали» бетьяры.

Совсем недавно среди бела дня трое вооружённых верховых окружили наёмную коляску, в которой из Сольнока в Абонь проезжал с семьёй школьный учитель. Осведомившись, зачем приезжие направляются в Абонь, и получив от них заверение, что лошадь принадлежит человеку небогатому, всадники удалились, не тронув ни пассажиров, ни вещей. Вскоре один из верховых снова нагнал путешественников и сказал: