Разговор на асфальте

Но учеба почему-то не увлекала. Скучная латынь, сложнейшая фармакология, нудная анатомия, да еще плюс школьные предметы — все это удручало Ивку и подавляло в ней даже самую малую искру к жизни. Из-за плохих оценок у Ивки не было стипендии, она голодала. Из дома иногда приходили маленькие посылки с копченой колбасой, которая тут же съедалась за пару дней. Пробовали с девчонками выкапывать оставшуюся с лета в земле картошку и печь ее на костре — очень вкусно, особенно с посоленным и поджаренным хлебцем. Зимой стало еще хуже: таких холодов Ивка не знала, прожив всю жизнь на юге, где самая мерзкая погода — это норд-ост с дождем и всего минус 5. Здесь же замерзали сопли уже внутри и трудно вдохнуть было, а ноги промерзали моментально в тоненьких сапожках. Ивка серьезно простужалась, пропуская неделями занятия. К новому году она плюнула на учебу и увлеклась ухаживаниями местных морячков — студентов из соседнего института. Один из них, мускулистый поджарый и очень симпатичный, оказался особо настойчивым и Ивка доверилась его жарким объятиям и нежным поцелуям, с нервным шепотом, обнажающим притягательную плоть юной «медички».

К весне мать узнала об «успехах» дочери и велела отцу привезти ее, вместе с документами из училища. В привезенных документах мать наткнулась на новый — медицинскую карточку с единственной записью о мини аборте на 5-недельном сроке, что вызвало немалую эмоциональную бурю и ручей слез от бессилия и злобы на судьбу. Тогда мать и хватил первый серьезный удар. Она лежала на постели, вся вытянувшись дугой, хрипя и стискивая кулаки; изо рта медленно выливалась пена и никто ничего не мог сделать — зрелище было не из приятных, но страх тормозил все мыслительные процессы, могущие помочь в данной ситуации. Лишь отец непрестанно гладил мать рукой место солнечного сплетения и ласково повторял ее имя, как будто звал откуда-то. Испуганных, плачущих младших сестер увели, а Ивка молча вышла из комнаты, собрала вещи и ушла к Ленке. Она старалась не попадаться матери на глаза. Устроилась опять официанткой, отдавала половину зарплаты Ленкиной матери за проживание и надеялась на то, что жизнь повернется когда-нибудь к ней своим лучистым приветливым ликом.

За три года кем только Ивка не работала, в основном на должностях обслуживающего персонала в том же пансионате, дослужившись до администратора и завертев роман с женатым заместителем директора, она узнала все внутреннюю жизнь высшего руководства: чем кто живет, что покупает, кто где и с кем живет и каким образом богатеет. Ивке очень хотелось попасть в тот мир «других людей», но не хватало образования, и она решила пойти на курсы телефонисток. На тот момент в городе больше не было ничего привлекательного для нее из учебных программ. Зато после курсов она чувствовала себя хозяйкой связи, которая вольна соединять голоса людей на разных концах страны, могла подслушивать их разговоры, могла разъединять, так, для баловства, объявляя о том, что кончилось время. Работа Ивке нравилась. Здесь не нужно ни за кем ни прибирать, ни прислуживать. Ивка была почти счастлива. Не хватало одного — принца. И он не замедлил появиться. Это был офицер в отставке по состоянию здоровья, проходивший реабилитационное лечение в местном санатории. В первый раз он пришел позвонить маме, поздравить ее с днем рождения. Ивка сразу заметила этого высокого красавца и широко улыбалась теперь ему каждый раз, когда он приходил позвонить кому-то из родственников. Красавец не смог оставаться равнодушным к очаровательной пышногрудой красотке и, на третий раз, подошел к Ивке как будто спросить про плохую связь с Москвой. Ивка таяла от его обаяния и сразу согласилась на свидание вечером. Она показала ему вечерний город со второго этажа прогулочного катера, качающего их двоих, обнявшихся для тепла и первого поцелуя.

Через три недели офицер уезжал домой уже с невестой, с зачатой жизнью внутри, жизнью более счастливой и радужной, как мечталось Ивке. Она с легким сердцем оставляла этот город, в котором родилась, в котором жила ее родительская семья — то было ее прошлое, которое ее больше не тревожило, лишь покрылось дымкой сожаления и горечи.