Разговор с пустотой

Замирая от ужаса перед тем, что открывалось в ней, Инга спрашивала себя: не предпочла бы она сама прикрыться от пуль детским телом? Если б о ней уже говорили, как о Сонечке в свое время, что ее ждет большое будущее в музыке… Она могла стать выдающейся исполнительницей и подарить высокую радость тысячам достойных людей. Для этого нужно было пожертвовать всего одним человечком.

Ответа не находилось, ведь у Инги не было своих детей. А заочно судить о том, как повлиял бы на ее рассудок материнский инстинкт, предугадать было невозможно. Дочерей Михаила от первого брака Инга в расчет не принимала, потому что не испытывала к ним не только нежности, но даже симпатии. Да и по возрасту обе никак не годились ей в дети… После того, как Деринг женился во второй раз, они перестали общаться с отцом, хотя были уже взрослыми девахами, могли бы понять. Инге он не признавался, но она догадывалась, что муж тоскует по своим девочкам, особенно в день рождения. Почти не отходит от телефона, и ждет, ждет…

Родить ребенка Инга просто не могла себе позволить. Для чего? Чтобы он триста дней в году проводил с нянями? Сказало бы ей «спасибо» это заброшенное существо, в тот день, когда осознало бы свою ненужность? Особой тяги к материнству она не испытывала, хотя дети, как таковые, не вызывали у нее раздражения. Но концертирующий исполнитель не вправе уйти на три года в декрет. Даже на год. Проход в волшебный мир большой музыки за это время затянется, и хоть ищи лазейку, хоть не ищи, больше ты туда не попадешь.

Конечно, она слегка кривила душой. Можно было родить сразу, как только они поженились. Тогда ее имя еще не звучало даже «piano», и ее исчезновения никто не заметил бы. Но в то время Инга была полна амбициозных надежд, которым брак с Михаил Дерингом мог бы помочь осуществиться. И хотя даже себе Инге неприятно было признаваться, но все-таки рассудочности в ее решении выйти замуж именно за этого человека было ничуть не меньше, чем страсти.

Последняя тоже была, и под дождем гнала ее к автомату, чтобы только позвонить ему. Инга мокрыми губами кричала: «Люблю!» в трубку, а потом бросала ее, чтобы не услышать страшного. А вернувшись домой, переодевшись в сухое, гадала по книгам, как школьница, открывая тома любимых авторов, и вглядываясь в строки. Достоевский и Роллан твердили разное, чего от них и следовало ожидать. И приходилось решать что-то самой, а привычки к этому еще не возникло, ведь Инга только училась быть взрослой.

Тогда ей казалось, что она поступила очень разумно, и, главное, не вопреки своим желаниям. Имя Деринга в их кругах было на слуху, и величие таланта Михаила, по крайней мере, у Инги, сомнения не вызывало, а вот свой собственный был пока только надеждой. Довольно крепкой, но все же еще не состоявшейся. Ведь Инга числилась только студенткой ленинградской консерватории, а Деринг уже славился, как авангардист, новатор. Некоторые Ингины однокашники просто бредили им, и когда Михаил приходил в консерваторию, из каждой щелки кто-нибудь выглядывал, чтобы своими глазами увидеть «живую легенду».

И он соответствовал, подыгрывал, создавая демонический образ, хотя с его несколько обезьяним лицом, это было не просто. Но – длинный кожаный (по тем-то нищенским временам перестройки!) плащ, цветной платок на шее, лайковые перчатки, что было совсем уж немыслимой роскошью. Никто не решался даже приблизиться к этому небожителю.

А Инга не знала о его приходе в консерваторию, она опоздала в тот день: матери, страдающей почечной недостаточностью, «Скорую» вызывала, как потом выяснилось в последний раз. И в коридоре внезапно выскочила навстречу Дерингу – запыхавшаяся, раскрасневшаяся, обожгла на бегу пламенем волос, взглянула глаза в глаза, и даже не поняла мимо кого пробежала. Но спустя полчаса Михаил зашел к ее преподавателю, с которым они приятельствовали, и тут уж Инга узнала известного композитора. А он, как оказалось, пытался найти ту огненную, длинноногую девушку, что совершенно ошеломила его…

Потом были похороны матери, и тоска, от которой Инга выла в голос. Впервые осталась одна в большой квартире – отца своего почти не помнила, и даже проститься с первой женой он не пришел. Не простил ей того, что так и не научилась печь пироги… Спасенной в Гражданскую бабушки тоже к тому времени не было в живых, и Инга оказалась наедине с фортепиано, к которому не хотелось прикасаться. Даже думать было противно… Никакого желания отдать музыке свою боль, выплеснуть ее на клавиши. Для нее наступило время тишины. Ее-то и разбил телефонный звонок Деринга. С обывательской точки зрения – женатого мужчины, отца двоих детей.