Разговор со Спинозой

«Но это очень хорошее, — сказал старик. — Я иногда трогаю его. Когда мне грустно, когда мне одиноко, когда вспоминаю, что я далеко от Испании и всего, что было моей жизнью, когда я думаю, что больше не вижу, а если бы даже и видел, то все равно не мог бы увидеть того, что я хочу, тогда я подхожу к зеркалу, — сказал он, встал со стула и направился к зеркалу, — и трогаю его». И он приложил пальцы к гладкой поверхности: «Потрогайте, господин, какое оно гладкое. Прикоснитесь, пожалуйста». Он стал другой рукой искать мою руку, и я протянул ее ему. Он взял мои пальцы и приложил их к зеркалу. Я смотрел на свои пальцы. «Представьте себе, господин, сколько лиц отражалось в этом зеркале. Их больше нет ни на нем, ни в нем, но все же они оставили здесь свой след. Я чувствую это, я чувствую это кончиками своих пальцев. А вы чувствуете эти следы кончиками своих пальцев? — Он вздохнул. — Я скучаю по зрению, господин. Тем не менее, я благодарен Богу, что все еще могу трогать, нюхать, слушать и пробовать на вкус. Представьте, как тяжело было бы в мире, в котором существовали бы только идеи. Представьте себе мир, в котором не было бы зрения, слуха, обоняния, осязания. Только идеи, следующие одна за другой. Но помните, они просто проходят одна за другой, при этом они не соприкасаются и ничего не знают друг о друге. Идеи, которые не могут ни увидеть одна другую, ни поговорить с другими идеями, ни услышать их, не могут их ни коснуться, ни обонять, ни попробовать на вкус. Это был бы очень… очень… — старик пытался найти подходящее слово, — это был бы такой мир, господин, ах, это был бы такой мир, для которого я не нахожу слов. Поскольку я слепой, а эти идеи также были бы слепы друг к другу, я в первую очередь назвал бы его печальным миром, но этот мир не может быть даже и печальным, печаль приходит только тогда, когда мы обладаем знанием о чем-то другом, о чем-то, что не является мною — я испытываю печаль оттого, что с помощью прикосновения, вкуса, слуха, обоняния я знаю, что есть что-то, что не я, и в определенных ситуациях осознание этого не-я порождает грусть; а тот мир не может быть грустным, господин, потому что его идеи ничего не знают друг о друге, и разве могут они знать хоть что-то о себе, если они ничего не знают о других?» Старик остановился и отнял пальцы от зеркала. «Извините, господин, наверное, я слишком много говорю. Вы знаете, раньше в Испании я преподавал философию и мистику молодым евреям, но это было давно… — И он покраснел как-то по-детски. — А зеркало возьмите, я действительно советую вам взять его, господин, что-то очень странное прошло по вашей руке, когда я приложил ваши пальцы к его поверхности…»

Я заметил, что пальцы у меня все еще прижаты к зеркалу.

«Я должен идти, господин», — сказал я и отнял руку.

«Ах, подождите немного; я понимаю, что надоел вам, я всем надоедаю, так считает и мой сын, когда к нам кто-то приходит, а я начинаю говорить, и всегда болтаю одно и то же, а вы ничего не рассказали мне о себе, не сказали, где научились так хорошо говорить по-испански, хотя родились здесь».

«Мои отец и мать из Португалии, — сказал я, — а испанский я выучил здесь».

«Почему бы вам не присесть, господин, хотя бы ненадолго?» — сказал старик и указал рукой туда, где, по его предположению, должен был стоять стул.

«Мне надо идти, — сказал я. — Я больше не живу здесь, — и я посмотрел на лестницу, ведущую наверх в комнаты на чердаке. Я больше не живу в Амстердаме».

«А где вы живете, господин; и, пожалуйста, все равно садитесь…»

«В Гааге», — сказал я, а потом посмотрел через плечо в зеркало, и мне показалось, что я увидел свое прежнее лицо, то лицо, которое я увидел, когда впервые посмотрелся в зеркало, увидел свое удивленное лицо, когда мне было пять лет. «А почему вы больше не живете в Амстердаме?» — спрашивал старик. «Не знаю», — отвечал я, и тут мое удивленное лицо в детстве исчезло, а вместо него появилось мое лицо, когда я в последний раз смотрелся в это зеркало ночью, сразу после отлучения уходя из дома. Я видел изогнутые брови, острый взгляд, сдержанную улыбку. «С тех пор как я ослеп, мне стало все равно, где жить», — сказал старик, и тут в зеркале появилось смертное ложе матери, я увидел себя рядом с ней, увидел, как я следил за ее мертвым взглядом в зеркале, в тот момент я почувствовал, что теряю что-то, я вдруг понял, что нашел нечто, что было потеряно много лет назад, это было похоже на обретение вновь однажды потерянного чувства. «Простите, господин, я так много говорю, а вы молчите, вам, должно быть, скучно…»

«Нет», — сказал я изменившимся голосом, как будто по моему горлу спускался невыносимый жар, плавивший слова, которые я произносил. «Я должен идти», — сказал я, повернулся и вышел.

* * *