Разговор со Спинозой

Уроки в школе начинались в восемь утра и продолжались до одиннадцати, когда звон колокольчика означал их окончание. Потом мы шли домой, чтобы поесть и отдохнуть, в два часа снова возвращались в школу, а вечером шли в синагогу, чтобы петь псалмы на вечерней молитве. В пятом классе Исаак Абоаб изучал с нами Талмуд, каждый день мы учили по одному закону из Мишны и комментарии к ним из Гемары. Два года с шестого класса с Саулом Леви Мортейрой, главным раввином общины, мы изучали Гемару и Тосафот и комментарии Маймонида.

Когда в сентябре 1649 умер мой старший брат Исаак, отец понял, что я не смогу выучиться на раввина, потому что у него не хватит денег, чтобы заплатить за мое образование, а больше потому, что кто-то должен был помогать ему в лавке. Так из мальчика, который должен был стать раввином, я стал продавцом в отцовской лавке. Тем не менее, я продолжал изучать Тору в школе еврейской общины, где занятия проводились раз в неделю и где преподавали те же раввины, которые уже были моими учителями во время обучения в Талмуд-Торе. Кетер Тору (Корону Торы) преподавал раввин Мортейра, Тору Ор (Тору-Свет) — раввин Абоаб. Отец чувствовал себя виноватым в том, что не мог найти деньги, чтобы заплатить за мою учебу, и в том, что мне пришлось помогать ему в работе вместо того, чтобы учиться, поэтому он попросил раввина Менаше бен Исраэля, автора книги «Надежда Израиля», давать мне частные уроки. Он отличался от других раввинов, отлично знал Каббалу и нееврейскую философию. Он дал мне книгу «Преадамиты» французского кальвиниста Исаака де ла Пейрера, в которой утверждалось, что люди существовали до Адама и Евы, что Тору написал не Моисей, что она составлена разными людьми и что мир гораздо старше шести тысяч лет. Вопросы, вытекавшие из моих бесед с рабби Менаше, я потом задавал на уроках рабби Мортейре и рабби Абоабу, и они их сильно смущали. Я спрашивал их, будем ли мы после смерти продолжать существовать полностью такими, какие мы есть, и они отвечали, что продолжает жить наша душа, а тело умирает, после чего я спрашивал, будет ли душа существовать полностью такой, как она есть, и они отвечали, что, конечно, душа продолжает существовать такой, какая она есть в целости, поскольку душа неделима, а я спрашивал — тогда, значит ли это, что в ней останутся все страхи, страсти и злые мысли, и раввины не могли мне сразу ответить на это или как-то отвечали, но сквозь зубы. Я вскоре перестал ходить в Кетер Тору и Тору Ор, потому что меня больше не интересовало, почему, когда кто-то приносит в жертву вола или овцу как свой дар Господу, жертва должна быть невинна, меня интересовала природа человека, какова его роль и где его место в природе; меня не интересовало, почему семь дней после Пасхи надо есть пресный хлеб, а какова связь между человеческим существом и природой; не интересовало и то, почему, когда братья живут вместе и один из них умирает бездетным, жена умершего должна выйти замуж за своего деверя, меня интересовала возможность человеческого существа стать полностью свободным и то, какими путями можно завоевать эту свободу.

В июне 1650 года моя старшая сестра Мириам вышла замуж за Самуэля де Казареса, который учился на раввина у рабби Мортейры. Год спустя, родив сына Даниэля, Мириам умерла, и Самуэль женился на моей младшей сестре Ребекке.

В конце октября 1653 года умерла и последняя жена отца, Эстер, а через пять месяцев умер и он.

С того времени я начал заниматься лавкой, а Габриэль мне помогал. Это было для нас трудное время, в лавку приходило все меньше покупателей, а один из кораблей, который должен был доставить нам товар, был захвачен пиратами. Той зимой у нас было мало еды и недостаточно дров для обогрева. Тем не менее, во всей этой бедности заключалось, пожалуй, странное удовольствие, вероятно, потому что мне всегда было противно заниматься деньгами, я ненавидел эту встречу своих пальцев с металлом или бумагой, на которой была отпечатана ее цена, мне всегда хотелось взять их через платок или с помощью пинцета, поэтому в то время я был даже рад, что редко прикасаюсь к деньгам.

Жители Амстердама помнили вторую половину 1654 года и первую половину 1655 года из-за чумы; за десять месяцев умерли семнадцать тысяч человек — или каждый десятый житель города. Город был несколько месяцев закрыт — только малая часть заказанного товара могла попасть в Амстердам, и несколько недель наша лавка не работала. Мысль о том, как выжить, не отдалила меня от мыслей о Боге, о существовании, о происхождении страстей, потому что, когда я сидел в углу лавки, в которую никто не заходил, и слушал урчание своих пустых кишок, я оценивал и переоценивал различия между сытостью и голодом, между жадностью и нежеланием взять что-нибудь себе.