Разговор за час до казни. Рассказы о преступниках, суде и камере смертников

«Россия – такая чудная земля, – сказал когда-то Гоголь, – что если скажешь что-нибудь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессора от Риги до Камчатки непременно примут на свой счет. То же разумей и о всех званиях и чинах». Когда гениальный сатирик еще в сороковых годах поставил своего «Ревизора», среди бюрократии поднялось великое негодование и тревога. «Посягательство на основы общества». И, однако, «Ревизор» был поставлен в присутствии императора Николая, несмотря на то что этот государь чувствовал глубину и силу сатирического удара. Известна его историческая фраза при выходе с первого представления Гоголевской комедии: «Досталось всем, а больше всех мне».

Еще в те времена (правда, с колебаниями и возвратом репрессий) с бюрократического мира снято волшебное «табу». Чиновник стал доступен и критике, и сатире. Даже порой чиновник крупный, не только «коллежский асессор», но и «действительный статский советник».

Среда военная до сих пор остается неприкосновенной: военный мундир не допускается на сцену, как священническая ряса. Это достигается соединенными усилиями драматической цензуры, администрации с ее чрезвычайными полномочиями и нередко прямыми выступлениями самих военных. Доходит это порой до курьеза. Совсем недавно, в гор. Гродно, на вечере в пользу Красного Креста, один из артистов показывал, как танцуют: «гимназист, студент, чиновник, старый штатский генерал… Все смеялись. Но вот дошла очередь до старого генерала военного звания. Может ли старый военный танцевать несколько смешно? Задевает это честь мундиров тех полков, где он мог служить в своей молодости, когда, вероятно, танцевал гораздо лучше?.. По-видимому, нет. Но вот один из присутствующих генералов в негодовании вскакивает с места и командует: «занавес!», прибавляя разные ходячие словечки о жидах и о прочем. Возмущенная публика (все читатели «Русского Богатства»?) покидает зал, вечер испорчен, а на другой день корпусный командир выражает генералу Ю-чу благодарность за то, что он «не дал опорочить честь мундира»![130] «Честь мундира» требует, значит, чтобы отставные генералы в 80 лет танцевали с резвостью и грацией молодых подпоручиков?

В данном случае речь идет о легком шарже на любительских подмостках. Но и серьезной современной комедии и драме приходится с чувством зависти вспоминать о тех старых временах, когда Александру Сергеевичу Грибоедову было дозволено вывести на сцену своего бравого полковника, Сергея Сергеевича Скалозуба. Можно ли отрицать, что это была злая сатира на некоторые стороны тогдашней армейской психологии? «Хрипун, удавленник, фагот, созвездие маневров и мазурки!»

Невольно приходит в голову: можно ли было бы в наши дважды пореформенные дни вывести эту фигуру, служившую, как известно, «в тридцатом егерском, а после в сорок пятом». А если бы гению Грибоедова и удалось преодолеть цензурные рогатки, то… не пришлось ли бы автору иметь дело с генералом Ю. или другими защитниками чести военного мундира? И еще, как поступила бы с ним военная молодежь, носящая мундиры 30-го егерского и 45-го полков?..

Наконец как отнесся бы к Грибоедову современный суд, перед которым то и дело приходится ответствовать нам, русским писателям, дерзающим порой касаться в той или иной форме типов и нравов современной военной среды?

Но история литературы не говорит нам ни о чем подобном по поводу Скалозуба. Тогдашняя армия не боялась сатиры. Военные рукоплескали в партере актеру, произносившему комические речение Скалозуба, а ранее сами списывали его характерные монологи… И это была александровская армия… Армия, недавно вернувшаяся из Парижа, покрытая всесветною славой… Она не требовала неприкосновенности, она не боялась признать, что в ее среде есть Скалозубы, что, как среда, она доступна человеческим слабостям и смешному, хотя бы даже связанному с военной профессией. И это всего лучше защищало ее от отождествления всей армии с Сергеем Сергеевичем Скалозубом…