Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По

Переступив через порог, я очутился в просторной сторожке, где хранились разного рода инструмент, метлы и швабры, необходимые для поддержания в чистоте и порядке такого сложного предприятия, как музей Кимболла. Сам хозяин стоял почти посередине перед деревянной корзиной, крышку которой приподнимал маленьким рычажком. Миг – и крышка открылась.

– Разбирайтесь сами. Если понадоблюсь, я у себя в кабинете, – сказал Кимболл, казалось внезапно вернувшийся к своей прежней брюзгливости. Затем, не говоря больше ни слова, вышел и широкими шагами направился к себе.

Несколько минут я просто стоял, глядя на корзину, где хранились вещи, принадлежавшие Горацию Раису. Размером она была примерно три на три фута. Сколько времени у меня уйдет, чтобы разобраться в ее содержимом, я и понятия не имел. Желая устроиться поудобнее, пока буду заниматься работой, я огляделся. Почти сразу взгляд мой остановился на бочонке из-под масла, стоявшем рядом. Выкатив его на середину комнаты, я поставил бочонок стоймя и уселся на него верхом. Примостившись таким образом возле открытой корзины, я засунул в нее руку и стал перебирать предмет за предметом.

Эмоции, которые я при этом испытывал, были самые противоречивые. Разумеется, сам Гораций Райе не волновал меня ни в коей мере. Я видел в нем всего лишь молодого безумца, совершившего преступление столь гнусное, что оно лежало за пределами человеческого понимания. Мои чувства по отношению к нему – коли таковые вообще существовали – сводились к ужасу и отвращению.

Однако теперь, когда я внимательно разглядывал его вещи, в груди моей зародилось нечто вроде жалости. Не считая предметов, выставленных в галерее Кимболла, в корзине содержался полный набор того, чем располагал Райе в этой жизни. Их было так мало и они оказались такими изношенными и обтрепанными, что явно свидетельствовали о жизни крайне нищей. По сравнению с нуждой, которую Раису совершенно очевидно приходилось терпеть, пока он грыз гранит науки, мои вечно стесненные обстоятельства могли показаться едва ли не роскошью. В корзине лежали несколько поношенных рубашек, шерстяные брюки с заплатами на коленях и потрепанными отворотами, выщербленные тарелки и покрытая тусклым налетом кухонная утварь, очки для чтения с треснувшим стеклышком, расческа с расколовшейся черепаховой ручкой, зазубренная бритва и до крайности изношенный ремень для правки, сломанная глиняная трубка, покрытый ржавчиной подсвечник и другие столь же выношенные и обтрепанные вещи, никчемность которых наверняка погрузила бы чувствительного наблюдателя в глубочайшую меланхолию.

В то же время мной владело ощущение величайшей срочности и безотлагательности моего занятия, потому что где-то среди этого жалкого мусора я надеялся найти ключ, который вывел бы меня на человека, похитившего шкатулку доктора Фаррагута. Однако, аккуратно раскладывая вещи рядом с корзиной, я не мог не чувствовать нараставшей обескураженности. Мне не удавалось найти ничего, что проливало бы свет на эту тайну. Что я обнаружу связку писем личного характера или дневник, казалось в равной степени маловероятным. Полдюжины книжек по медицине и небольшой блокнот, где Райе делал довольно грубые наброски анатомических образцов, которые изучал, – вот и все, что мне удалось найти.

По мере убывания содержимого слабела и моя надежда. Прошло немало времени, прежде чем корзина опустела. На меня навалился тяжкий и горький груз понесенного поражения. Плечи мои опустились, я удрученно вздохнул. Однако, вставая со своего насеста, я заметил что-то лежавшее в темном углу корзины. Нагнувшись, я поднял этот предмет и поднес его к свету.

Это был старый, чуть ли не до дыр проношенный саквояж, едва не раздавленный грузом сваленных на него вещей. Судя по сплющенному виду, он казался пустым. Однако, придвинув саквояж к лампе, чтобы получше его разглядеть, я почувствовал, что внутри что-то есть.

Поставив саквояж на колени, я открыл его и запустил руку. Почти сразу мои пальцы нащупали маленький, твердый, прямоугольный предмет. Еще до того, как достать его, я уже точно знал – по форме, равно как и по обтянутой кожей поверхности, – что это.

Это был футляр для дагеротипа.

Раскрыв, я поднес его к свету.

В футляре лежали две обращенные друг к другу фотографии. Одна запечатлела красивую молодую пару: женщина сидела, мужчина стоял рядом с ней. Другая была портретом этой самой женщины.

Приглядевшись повнимательнее к обеим фотографиям, я негромко изумленно вскрикнул.

В женщине я узнал Эльзи Болтон!

По крайней мере, так мне показалось сначала. Однако, продолжая изучать дагеротип, я заметил, что, несмотря на бросающееся в глаза сходство с убитой служанкой, женщина на обеих фотографиях отнюдь не была ею. У нее были более заостренный подбородок, широко расставленные глаза и нос с горбинкой.

Спутником ее был молодой мужчина с чувственным ртом, правильной формы носом, глубоко посаженными глазами, вьющимися темными волосами и необычайно широким лбом.