Разговоры о тенях

не относиться и не соотноситься друг с другом, не мешать и не помогать, не

сочувствовать, не сопереживать, не соответствовать, хотя, конечно, существуют

невидимые, внутренние, глубинные, тайные связи каждого с каждым, но кто их

знает?.. исследователи, испытатели, ловцы, писатели?

110

Какое печальное заблуждение; в том смысле, что слушают Скрипача, что

моросящий дождь слушает. Дождь, слушая всегда Скрипача, слышит всегда

только себя. Но и Скрипач, говоря по правде, играет не для дождя, а только для

себя. И Арлекин. И Она. И Она – как дождь. Все как дождь… и дождь, как все,

хотя всем им кажется… Заблуждение… Обман… Слова… хотя всем им кажется,

что они слышат друг друга. Они обманываются, заблуждаются… они

обманывают сами себя и рады обманываться и знают, что обманываются и

заблуждаются сами, и слышат только себя.

Неужели же все, кто живет… в этом доме, заблуждаются, обманываются и

знают, что обманываются, и рады, и не признаются себе в этом?

Арлекин целый день на работе. Целый день, с утра до вечера. Целый день,

Арлекин дает пощечины белому Пьеро. Даёт пощёчины бледному Пьеро, потешая

публику… заставляя публику смеяться над Богом, в том смысле, что если тебя

ударили по одной щеке – подставь вторую. А когда Арлекин приходит под крышу

– он хочет забыть… но! Комедия всегда с ним, не оставляет его. Арлекин

продолжает бить Пьеро и когда спит, во сне, и когда ест, и когда пьет… и

пощечины, будто раскалывают ему голову, раскалывают голову на кровавые

куски… всегда.

Но никто не слышит и никто не знает, и никому он старается не показать… а

сам себя он заставляет слышать тишину, заставляет не слышать… Он бы не

слушал Скрипача. И скрипку. И не хотел бы знать, что Она у окна… но не

удается.

Да! Он целый день в театре… ему достаточно – целый день – он артист… и

здесь… попросил бы… ведь артист понимает артиста.

А Скрипач и сам не знает, и не догадывается там, на крыше, что там Арлекин,

когда моросит дождь. Он знает только, что скрипка отмокревает…

«Спасибо тебе, Арлекин», – поет его скрипка.

«Спасибо тебе, брат Арлекин! Спасибо тебе, брат Арлекин! Ха-ха-ха! Спасибо

тебе, брат Арлекин! Хи-хи-хи! Спасибо тебе, спасибо тебе, спасибо тебе, брат!..

Он всё вертится, вертится, подставляя то одну щеку, то вторую, то одну, то

вторую и… спасибо! благодарит, кланяется, и как это смешно, и публика хохочет

до упаду – это же так смешно – все знают – это понарошку, не больно!..

А откуда они знают? Откуда?

Да оттуда, – что в театре всё понарошку, всё вранье и лицемерие, и

лицедейство, и притворство, и клюквенный сок, и нет ничего такого… Нет ничего

такого в театре как в жизни… А если театр твоя жизнь? Или жизнь – твой театр?

Как у Арлекина, например.

У Арлекина не так, как у Пьеро. Пьеро все время, от самого начала,

несчастный, неприкаянный, обойденный, битый, и взгляд его, затуманенный

слезой, устремлен кто знает куда. Куда-то. Пьеро ни слова не скажет Скрипачу…

хотя, ему (Пьеро) все эти сонаты – Арлекин уверен в этом – тоже надоели. Но

Пьеро делает вид, закатывает глаза… так же, как тогда, когда получает

пощечины; делает вид… для него театр – тоже жизнь, или жизнь – тоже театр.

111

…и тут начинается: возня какая-то, борьба какая-то с каким-то чем-то, с каким-

то кем-то, с забытым, которое никак не забыть, с незабытым, которое никак не

вспомнить…

…и всё больнее, больнее пощёчины, которые получает Пьеро.

Больнее?.. Нет, не больнее. Всегда больно, но никогда боль не становится

больше или меньше (если бы); ни больше, ни меньше; как всегда – не моросит

слабее или сильнее мелкий дождь; как всегда – не лучше и не хуже играет на

скрипке Скрипач, и Она – как всегда одинаково вслушивается в моросящую, из

открытого в вечер окна, надежду.

Печальная компания.

А вот Царь. У него ослиные уши. Он тоже печальный и чувствует себя

несчастным. Конечно же, какое это счастье, когда тебя считают ослом?

Оказалось, что справедливость у каждого своя и истина сиюминутна. А он-то

думал. Вот тебе и ослиные уши, и дурацкий колпак, который все равно не спасает

от людских насмешек. Царь тоже жилец в доме с окнами в разные стороны, и

Царя скрипка Скрипача тоже приводит в тоску, и он старается ее не слушать, но

не получается.

Силен появляется всегда откуда-то, потому что он не живет в доме, потому что

никому не известно где он живет. Силен появляется каждый раз, вдруг, откуда-то,

когда на крышу выходит Скрипач; всегда, когда моросит мелкий дождь. И даже

подумать нельзя, что Силен может не прийти, когда моросит дождь и играет

Скрипач, и когда у окна не хочет слушать Скрипача, а только тишину Арлекин; и

когда Она, у окна, забыв обо всех на свете, думает, что слушает музыку

моросящего дождя и вечера… даже подумать нельзя, что он не придет вовсе.

Ворон… теперь ещё Ворон, который был белым, а стал черным, который лепил

когда-то из глины людей. Он лепил людей из глины; из чего только не лепят

людей: из пыли, из грязи, из червей в трупе, из крови Луны, из кукурузы, дерева,

яйца, кваса, из мысли, из таинственного знака… Ворон теперь всегда черный,

всегда каркает, а мудрости учится у Силена, когда тот напьется, и у него

развяжется язык.