Разговоры Пушкина

В.П. Горчаков. Воспоминания о Пушкине. «Московские ведомости», стр. 82.

В Кишиневе стоял пехотный полк, и Пушкин был со многими офицерами в клубе, собрании, где танцевали. Бльшая часть гостей состояла из жителей, молдаван и молдаванок; надобно заметить, что обычай, в то время особенно, ввел очень вольное обращение с последними. Пушкин пригласил даму на мазурку, захлопал в ладоши и закричал музыке: «Мазурку, мазурку!»

Один из офицеров подходит и просит его остановиться, уверяя, что будут плясать вальс. «Ну, – отвечал Пушкин, – вы вальс, а я мазурку» – и сам пустился со своей дамой по зале. Полковой или баталионный командир, кажется, подполковник Старков, по своим понятиям о чести считал необходимым стреляться с обидчиком, а как противник Пушкина по танцам не решался на это сам, то начальник его принял дело это на себя.

Подполковник Старков,
Слава богу, здоров.

В.И. Даль[84]. Записки. Публ. Н.О. Лернера. РС 1907, № 10, стр. 64.

…Будучи вызван в Кишиневе одним офицером, он стрелялся опять через барьер, опять первый подошел к барьеру, на законное место, уставил в него пистолет и спросил: «Довольны ли вы теперь?» Полковник отвечал, смутившись, что доволен. Пушкин опустил пистолет, снял шляпу и сказал, улыбаясь:

Полковник Старов,
Слава богу, здоров.

П.И. Бартенев. К биографии Пушкина, II, М., 1885, стр. 177.

Ср. РА 1866, стр. 1416–1421.

*…Когда Пушкин посетил семейство бояра Варфоломея[85], он, не стесняясь в присутствии гостей, говорил: «Кишиневский воздух заметно вредно на меня действует: по совету моего старшего врача (так Пушкин называл генерала Инзова)[86] мне необходимо прожить некоторое время гораздо южнее».

Н. Гербановский. Несколько слов о пребывании Пушкина в г. Кишиневе. «Новороссийские ведомости» 1869, № 49.

5 февраля. Кишинев

1822 г. 5 февраля, в 9 час. пополудни, кто-то постучался у моих дверей. Арнаут, который стоял в безмолвии передо мной, вышел встретить или узнать, кто пришел. Я курил трубку, лежа на диване.

– Здравствуй, душа моя! – сказал Пушкин весьма торопливо и изменившимся голосом.

– Здравствуй, что нового?

– Новости есть, но дурные, вот почему я прибежал к тебе.

– Доброго я ничего ожидать не могу после бесчеловечных пыток С[абанеева][87], но что такое?

– Вот что, – продолжал Пушкин, – С[абанеев] сейчас уехал от генерала [Инзова], дело шло о тебе. Я не охотник подслушивать, но, слыша твое имя, часто повторяемое, признаюсь, согрешил, приложил ухо. С[абанеев] утверждал, что тебя надо непременно арестовать; наш Инзушко, – ты знаешь, как он тебя любит, – отстаивал тебя горячо. Долго еще продолжался разговор, я много не дослышал, но из последних слов С[абанеева] ясно уразумел, что ему приказано: ничего нельзя открыть, пока ты не арестован». «Спасибо, – сказал я Пушкину, – я этого почти ожидал, но арестовать штаб-офицера по одним подозрениям отзывается турецкой расправой; впрочем, что будет, то будет. Пойдем к Липранди, – только ни слова о моем деле».

В.Ф. Раевский[88] по записи Л.Ф. [Пантелеева]. «Вестник Европы» 1874, № 6, стр. 857–858.

После 6 февраля. Кишинев

Раевского арестовали и посадили в Тираспольскую крепость, а по окончании суда сослали на поселение. В крепости он написал стихотворение «Певец в темнице» и послал Пушкину…

Пушкину стихотворение понравилось очень, – а об одном четверостишии он выразился так: «Как хорошо, как это сильно! Мысль эта никогда не встречалась, она давно вертелась в моей голове, но это не в моем роде: это вроде Тираспольской крепости, а хорошо».

Альбом С.Д. Полторацкого. РС 1887, № 10, стр. 133–134. – Ср.: И.П. Липранди. РА 1866, стр. 1451.

1822–1823 гг. Кишинев

После двухлетнего знакомства она узнала, что Пушкин – поэт, только по стихотворению: «Ha языке тебе невнятном»[89], вписанному в ее альбом уже при расставании. «Что это значит?» – спросила она у Пушкина. «Покажите это за границей любому русскому, и он вам скажет!» – отвечал Пушкин.

Анненков, I, стр. 85.

1823 г., май – июнь. Кишинев

* Незадолго до выезда его из Кишинева[90] собрались мы в одном семействе. Сымпровизировали мазурку, и Пушкин начал. Прошел один тур кругом залы, остановился и задумался. Потом быстро вынул из кармана листок почтовой бумажки, весь исписанный стихами, подбежал к лампе, зажег и передал своей даме: Passez plus loin! Voyons! mesdames [Передавайте это дальше! посмотрим!], у кого потухнет, с тем танцую, – берегитесь!»