[Он [Пушкин] говорит, что, с тех пор как он меня знает, он тебя боится; он говорит: «Я всегда принимал вашего мужа за холостого; теперь он для меня персона, и первое мое письмо к нему начнется с Ваше Сиятельство, Милостивый Государь, со всеми возможными церемониями и титулами».]
*…Входит в класс незнакомая особа в странном костюме: в светло-сером фраке, в черных панталонах, с красной феской на голове и с ружейным стволом в руке вместо трости. Я привстал, он мне поклонился и, не говоря ни слова, сел на край ученической парты, стоящей у кафедры. Я смотрел на это с недоумением, но он первый прервал молчание:
– Я когда-то сидел тоже на такой скамье, и это было самое счастливое время в моей жизни.
Потом, обратившись прямо ко мне, спросил:
– Что вы читаете?
– Речь Цицерона, – ответил я.
– Как ваша фамилия?
– Сумароков.
– Славная фамилия! Вы, верно, пишете стихи?
– Нет.
– Читали вы Пушкина?
– Нам запрещено читать его сочинения.
– Видели вы его?
– Нет, я редко выхожу из заведения.
– Желали бы его видеть?
Я простодушно отвечал, что, конечно, желал бы, – о нем много говорят в городе, как мне передали товарищи. Он усмехнулся и сказал:
– Я – Пушкин, прощайте.
……………………………………………..
Когда мы шли по длинному коридору, он сказал:
– Однако у вас в Лицее, как я вижу, свободный вход и выход.
– Это по случаю каникул…
Однажды она [Е.К. Воронцова][100] прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: «Что нынче дают в театре?» Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце (что он делал, особливо когда отпускал свои остроты), с улыбкою сказал: «La sposa fidele, comtessa» [Верную супругу, графиня]. Та отвернулась и воскликнула: «Quelle impertinence!» [Какая дерзость!].
…Мы ночевали в какой-то гостинице. Утром, войдя в залу, я увидел в соседней буфетной комнате шагавшего вдоль стойки молодого человека, которого по месту прогулки и по костюму принял за полового… Вдруг эта личность быстро подходит ко мне с вопросом: «Вы из Царскосельского лицея?» На мне еще был казенный сюртук [Петербургского университетского благородного пансиона], по форме одинаковый с лицейским.
Сочтя любопытство полового неуместным и не желая завязывать разговор, я отвечал довольно сухо.
– A! так вы были вместе с моим братом, – возразил собеседник.
Это меня озадачило, и я уже вежливо просил его назвать мне свою фамилию.
– Я Пушкин; брат мой Лев был в вашем пансионе.
* Смотритель сказал мне, что едет из Одессы коллежский асессор Пушкин; я тотчас бросился в пассажирскую комнату и, взявши Пушкина за руку, спросил его:
– Вы, Александр Сергеевич, верно, меня не узнаете? Я – племянник бывшего директора лицея – Егора Антоновича Энгельгардта; по праздникам меня брали из корпуса в Царское Село, где вы с Дельвигом заставляли меня декламировать стихи.
Пушкин, обнимая меня, сказал:
– Помню, помню, Саша, ты проворный был кадет.
Я, от радости такой неожиданной встречи, не знал, что делать, опрометью побежал к гулявшим со мною товарищам известить их, что проезжает наш дорогой поэт А.С. Пушкин… Пушкин был восхищен нашим энтузиазмом, мы поднимали на руки дорогого гостя, пили за его здоровье, в честь и славу всего им созданного… Князь Оболенский[103] закричал:
– Господа, это торжество выходит из пределов общей радости, оно должно быть ознаменовано чем-нибудь особенным.
– Господа! Сделаем нашему кумиру ванну из шампанского!
…согласились, но Пушкин, улыбнувшись, сказал:
– Друзья мои, душевно благодарю, действительно было бы отлично, я не прочь пополоскаться в шампанском, но спешу: ехать надо.
Это было в 4 часа утра. Мы всей гурьбой проводили его на почту, где опять вспрыснули шампанским, и, простившись, пожелали ему счастливого пути.