Et Pouchkine qui lui repondit par cette phrase si originale, si bien de lui: «J’'esp`ere, madame, qu’il est bien permis a moi et au baron Delvig de ne pas toujours avoir de l’'esprit» [A Пушкин ответил ей фразой, столь оригинальной и столь свойственной ему: «Я надеюсь, сударыня, что мне и барону Дельвигу разрешается не всегда быть умными»].
Он шутил без острот и сарказмов, хвалил луну, не называл ее глупою, а говорил: «J’aime la lune, quand elle 'eclaire un beau visage» [Я люблю луну, когда она озаряет красивое лицо].
Раз он был так нелюбезен, что сам в этом сознался сестре[109], говоря: «Ai-je 'et'e assez vulgaire aujourd’hui?» [Как я был вульгарен сегодня?].
…Он вспоминал нашу первую встречу у Олениных[110], выражался о ней увлекательно, восторженно и в конце разговора сказал: «Vous aviez un air si virginal; n’est-ce pas que vous aviez sur vous quelque chose comme une croix?» [У вас был такой девственный вид, и, не правда ли, на вас было надето нечто вроде креста?]
Un bon mot, la repartie vive [острое слово, быстрый отпор] всегда ему нравились. Он мне однажды сказал, – да тогда именно, когда я ему сказала, что нехорошо меня обижать, – moi qui suis si inoffensive [меня, такую безобидную]; выражение ему понравилось, и он простил мне выговор, повторяя: C’est r'eelement cela, Vous ^etes si inoffensive [Да, действительно так, вы такая безобидная], и потом сказал: «Да, с вами и не весело ссориться; voil`a Votre cousine c’est toute autre chose: et cela fait plaisir, on trouve `a qui parler…» [вот с вашей кузиной совсем другое дело: это доставляет удовольствие – есть с кем поговорить].
Любезность, остроумное замечание женщины всегда способны были его развеселить. Однажды он пришел к нам и сидел у одного окна с книгой, я – у другого, он подсел ко мне и начал говорить мне нежности `a propos de bottes [ни с того ни с сего] и просить ручку, говоря: «C’est si satin» [Они такие атласные]. Я ему отвечала: «Satan» [Сатана][111], а сестра сказала, шутя: «Не понимаю, как вы можете ему в чем-нибудь отказать». Он от этой фразы пришел в восторг и бросился перед нею на колени в знак благодарности… Однако ж он однажды мне говорил – кстати, о женщине, которая его обожала и терпеливо переносила его равнодушие [вероятно, Е.М. Хитрово[112]]: «Rien de plus insipide que la patience et la resignation» [Нет ничего более нелепого, как терпение и покорность].
Трагедия моя[113] кончена, я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»
[Пушкин читал кн. А.М. Горчакову[114] наброски сцены Пимена и Григория. Горчакову не понравились некоторые выражения. –
– Вычеркни, братец, эти слюни. Ну к чему они тут?
– А посмотри у Шекспира – и не такие выражения попадаются, – возразил Пушкин.
– Да, но Шекспир жил не в XIX веке и говорил языком своего времени, – заметил князь.
* Ребятишки в летнюю пору насбирают ягод, понесут ему продавать, а он деньги заплатит и ягоды им же отдаст: «Кушайте, мол, ребятки, сами, деньги все равно уплачены».
…Подъедет это верхом к дому и в окошко плетью цок: «Поп у себя?» спрашивает… А если тятеньки не случится дома, завсегда прибавит: «Скажи, красавица, чтоб беспременно ко мне наведался… мне кой о чем потолковать с ним надо!»
*…Раз увязался со мной в рощу по грибы… «Пойдем, – говорит, грибы собирать, красавица, – у меня, – говорит, острый глаз на всякий гриб»…
Благодетелем он нашим был, Александр Сергеевич… однажды возьми и подари папеньке семь десятинок, – а папенька-то и говорит: «Как же, – говорит, – Александр Сергеевич, – нужно ведь это все на бумагу перенести, в город поехать»… А Александр Сергеевич и отвечает: «Ничего этого не надо, я сам все напишу, и никто от вас моего подарка не отнимет».