Разин Степан

В глубоком чреве большого струга, на нижней палубе, устланной ковром, лежит атаман с названым братом Сережкой Кривым. В трюме, мотаясь, горят свечи, падают, гаснут и, вновь зажженные, вспыхивая и оплывая, горят. Узкие окошки в трюме затянуты пузырем; в окошки бьет волной, барабанят дробно брызги. Названые братья пьют из глубоких чаш, разливая на кафтаны хмельной переварный мед. Боярский сын Лазунка, чернобородый, в зеленом полукафтанье с петлями поперек груди, возится в сундуках, плотнее составляя медные кувшины с вином. В углу трюма бултыхаются смоляные бочонки с медами, вывезенные Сережкой в дар атаману с родины, – «переварный крепкий» да «тройной косатчатой», связанные в рогожах веревками, чтоб море не катало их по трюму.

– Чаяли меня, брат Степан, воеводы не пустить в море, да на Карабузане я таки с ребятами шатнул одного – стрельцы от бою расскочились, а голова ихний еле душу уволок… Я же к тебе сшел с людьми да подарками… – Говоря, Сережка, вытянув шею, вслушивается в плеск волн; блестит в его правом ухе крупное золотое кольцо с яхонтом.

– Чего, Сергей, как будто конь к погоде, голову тянешь?

– Чую я и мекаю, Степан, что не острова углядели на море наши – то каторги с Гиляни.

– Очи есть у дозорных, пей!

– Пью, пошто не пить? Да море я гораздо знаю, и слух к ему у меня нечеловечий… Будто скрозь сон битву – чую голоса.

– Пей же! Не плещет море, а то ко рту не донесешь… Скажи, – ты, как видок на моей свадьбе, должен все доводить про жонку: что там моя Олена?

– Взялся, знаю… Батько хрестной, Корней-атаман с любовью к ей лезет, дары дарит…

– Сатана! Ну, она как?

– Да ништо! Держит себя, дары берет, а держится… Робята у тебя – ух! Старшой, Гришка, удал и ловок, хоть в море бери, а малой крепыш, буде казак… Ну, Фрол, твой брат, – баба старая… Ничего ладного… Домрой бренчит песни, по свадьбам ходит… Пра, Степан, во заговорило, чую – то каторги!

– Пьем! Ухо мое тож дальне чует… Не векоуша – и я чую.

– Должно, наверх?

– Пей, идем!

Вверху, в синеве и черном, по бокам стругов машутся черные головы, скрипят уключины, им невпопад подпевает море. По синей ширине, смутно белея, крутятся кольца волн и кудри пены. Порой, на темном пологе качаясь, вскипает светлая голова в серебряной кике с алмазными перьями. Явственны вдали черные точки. По-звериному на высоком носу струга, лежа на животе, Разин с Сережкой глядят вдаль, втягивая грудью запахи моря и ветра; иногда несет на них жилым.

– Чуешь?

– Слышу, Сергей!

– И дух жилой?

– Чую! – Разин встает, по каравану гремит:

– Не-ча-а-й!

– Не-ча-а-й!

– Соколы! Где есаулы?

– Батько, есаулы в переднем стру-у-гу! На энтом един спит крепко – Мокеев Петра, и добудитца боязно: со сна деретца, а бой его сам ведаешь! Ужо коли спробую!

– Не шевели Петру – пущай, кличь иных!

Казак, стоявший в синеве и ветре, черный, двинулся вдоль борта, тычась в головы гребцов.

Разин, тронув за плечо Сережку, сказал:

– Сила, брат Сергей, у того Петры – едино как веком у запорожца Бурляя, – коня с брюха здынет!

– Э, брат, отколь такой?

– Сшел от воеводы на Волге, в бой идет, как домой. И младень умом – всему рад. Седни дал ему резную запану – медь золочена, так он чуть не в землю зачал кланяться… Ребенок, а сила страшная.

– Добро! Силу почитаю…

Раздался длительный разбойный свист. Свистел казак, сзывая есаулов, – свист заглушил скрип уключин. На свист послышались крики:

– Идем!

На струг к атаману полезли, мутно белея головой, Иван Серебряков, за ним человек ниже ростом, и голос Ивана Черноярца:

– Где атаман?

Волоцкий, привычно щелкая в ножнах саблей, Рудаков на кривых тонких ногах, высокий и тощий. Последней поднялась на борт стройная фигура в черном от сумрака полукафтанье – Федор Сукнин. Есаулы обступили Разина. Разин, повернувшись к хвосту каравана, подал голос, и по всему ряду судов загремело:

– Ге-ге-й! Заказное слово заронить – идти тихо, на глаз!

– Приказывай, Степан Тимофеевич!

– Я лишь спрошу, браты, что зримо впереди?

– Мнится, быдто струги?

– Пошто! То островы.

– Галеры, ясаулы, ей-бо!..

– Бусы от Гиляни! Они?..

– Да, браты, то не островья – струги! Указать казакам лезть в челны… Как и доводили лазутчики, стретят нас бусы кизылбашски… В челны не брать пушек, брать винтовальны пищали – в нужде бить пулей… Оглядеть ладом веревки у железных кошек! Для приметывания огню взять, топоры коротки, не бердыши, багры тож! Идти на восток, но стороной! Для отдоха гребцам сбавим стругам ходу – челны забегут вперед. Ждать челнам боя пушки, тогда приступать к каторгам – рубить брюхо кораблей пониже верхней волны. И еще: всяк десяток челнов идет с есаулом, в одном же будут стрельцы, я и Серебряков Иван!

– Добро!

– Так, батько, идем!

Снова свист и голос:

– Казаки! Ладь челны в ход!

По свисту и голосу рассыпалось в синем сверкающее черное. Голос атамана умолк.

2