Разин Степан. Том 1

«Друг и доброжелатель мой, князь Юрий Олексиевич! Нахожусь в недуговании великом, а потому к тебе не иму силы явиться. Довожу тебе, князь Юрий Олексиевич, что бунтовщика Ивашку Разю по слову твоему вершил и по слову же твоему ходил известить Морозова о другом брате, бунтовщике Стеньке. Морозов же, во многом стакнувшись с Квашниным Ивашкой, за разбойника, отамана солейного бунта, крепкую заслугу поимел, а молвя: «Безнаказанно-де его имали», после же отговору своего, как я отъехал, незамедлительно прислал ко мне в Разбойной приказ дьяка с листом, на коем ведается печать великого государя, «чтоб сдать оного бунтовщика Стеньку Разю боярину Квашнину в Земской». И ведомо мне учинилось, князь Юрий, что в ту пору, как взятчи с Разбойного шарпальника, Морозов укрыл его у себя в дому до позднего часомерия. Извещаю тебя, доброжелатель мой, что недугование мое исходит от сердечного трепытания, – оное мне сказал немчин лекарь. Пошло же оно от горькой обиды на то, что вредный сей сарынец изыдет из Москвы со смехом и похвальбой, не пытанный за шарпанье держальных людей! Ведь такового, князь Юрий, не водилось из веков у нас! В сыске проведал, что будет спущен тот вор Стенька на Серпуховскую дорогу, и там бы тебе, воеводе, князю Юрию, вскорости получения моей отписки учинить на заставе дозор и опрос всех пеших и конных неслужилых людей, докудова не зачнет рассвет, ибо изыдет разбойник в ночь… Тако еще: хоша на листе от Морозова печать великого государя, да взять его, Стеньку Разю, в том листе указано в Земской приказ, а его, шарпальника, нарядили утеклецом, того великому государю неведомо, то самовольство бояр Морозова да Квашнина. Еще: оберегая Русию от лихих людей, мы имали оного бунтовщика беззаконно, ино утечи ему дати в сто крат беззаконнее. А тако: ныне изымавши в утеклецах разбойника, нам бы свой суд над ним вершить, яко над старшим братом, незамедлительно, минуя поперечников наших Морозова с Квашниным. И еще бью дольно челом князю Юрию Олексиевичу и скорого слова в обрат от моего доброжелателя жду».

Долгорукий поднял глаза:

– Иди, дьяк, молви боярину: что в силах моих – сделаю. Эй, Егор!

Вошел дворецкий, пропустив в дверях встречного дьяка.

– Прикажи конюшему седлать двенадцать коней, мой будет не в чет. Еще пошли того, кого знаешь расторопного, в Стрелецкий Яковлева приказ от моего имени, вели прислать стрельцов добрых на езду – двенадцать к ночному ездовому дозору. Собери для огня в пути холопов!

– Так, князь Юрий Олексиевич!

– Стой, пришли мою шубу и клинок!

– Сполню, князь!

19

По сонной Москве, по серым домам с узкими окнами прыгают черные лошадиные морды, то вздыбленные, то опущенные книзу, иногда такая же черная тень человека в лохматой шапке с бердышом на плече. У башен стены, у решеток на перекрестках улиц топчутся люди в лаптях и сапогах, в кафтанах сермяжных, по серому снегу мечутся клинья и пятна желтого света фонарей, краснеют кафтаны конных стрельцов, иногда вспыхнет и потухнет блеск драгоценного вениса на обшлаге княжеской шубы, особенным звоном звенит о стремя дорогой хорасанский клинок в металлических ножнах, и далеко слышен княжеский голос:

– Сторож! Кого пропущал за решетку?

– Чую, батюшка князь Юрий! Иду, иду…

Сторож в лаптях на босу ногу, в рваном нагольном тулупе, без шапки, ветер треплет косматые волосы и бороду, серебрится в волосах не то пыль снежная, с крыши завеваемая, не то седина.

– Ты слышишь меня? – Из-под соболиного каптура глядят сурово острые глаза.

– Слышу, батюшка! Упоминаю – кого это я пропущал? Много, вишь, я пущал: кто огнянной, а без огня и листа дорожного не пущал, князь Юрий…

– Человека в козацкой одежде пропущал?

– А не, батюшка князь! Станишники – те приметны, не было их… Купец шел, свойственник гостя Василия Шорина, да боярин Квашнин в возке волокся к Земскому, еще палач из Разбойного, так тот с огнем и листом, – должно, боярина Киврина служилой…

– Палача не ищем! Ищем козака, да у Шорина много захребетников живет, и воровские быть могут. Давно купец прошел?

– С получасье так будет, батюшка!

– Стрельцы, отделись трое. Настичь надо купца, опросить. А куда он сшел, сторож?

– Да, батюшка, сказывал тот купец: «Иду-де на Серпуховскую дорогу…»

– Стрельцы! Неотложно настичь купца и продержать до меня в карауле. Ну, отворяй!

Сторож гремит ключами, трещит мерзлое дерево решетчатых ворот, отъезжая, князь говорит сторожу:

– Пойдет козак, зорко гляди – не пропусти… Увидишь, зови караул, веди козака во Фролову, сдай караульным стрельцам!

– Чую, батюшка! – Мохнатая голова низко сгибается для поклона.

Снова мечутся по стенам домов, по серому снегу пятна света и черные тени людей, лошадей и оружия… Вслед за боем часов на Спасских воротах, за стуком колотушек сторожей у жилецких домов звенит властный голос:

– Эй, решеточный! Кого пропущал?

И застуженный голос покорно отвечает:

– Дьяка, князь Юрий, пропущал да попа к тому, кто при конце живота лежит… Палача еще, и не единого палача-то, много их шло… все с огнем и листами… Лихих людей не видал…