Сакмышев, похолодевший, молчал; его в полулежачем наклоне прислонили к груде кирпичей, собирали камни, совали к нему в мешок.
Голову в мешке, набитом камнями, подкатив телегу, тащили к берегу реки свои же стрельцы в малиновом.
Было утро, с моря шли прохладные облака туманов. На устье Яика грузились хлебом, мукой и порохом плоскодонные паузки. Топоры там и тут грызли дерево, и падали на землю влажные щепы – делались на паузках мачты, крытые будки. На иных судах на новых мачтах уже белели и синели паруса. На горе на груде кирпичей плакала высокая нарядная баба – плакала, причитывая по-старинному, как над покойником. Сукнин Федор крепко обнял причитающую и медленно пошел прочь, сказав:
– Остался я от Степана Тимофеича, а ты знаешь, Ивановна, что с того пошло?
– Ой, медовый мой! Куды я без тебя?
– Милостив Бог – свидимся-а! – Сукнин спускался к берегу.
Седой, без шапки, весь в синем, старик Рудаков кричал:
– Поспешай, есаул! Дела много указать надо людям.
– Иду, атаман! – И, обернувшись, крикнул: – Золотая моя Ивановна! Не горюй! Не рони слезу – сви-ди-и-мся-а!
С кручи горы со всего разбега в паузок к Рудакову прыгнул черноволосый юноша в зеленом выцветшем кафтане:
– Иншалла! Ходу з вамы…
– Ладно, Хасан! Иди, за послугу уговорно свезем в Кизылбаши.
Оглянувшись на гору, Сукнин не утерпел. Вернувшись к жене, обнимал ее, она висела на нем и плакала навзрыд.
Рудаков крикнул:
– Не медли, Федор! Сам знаешь: конной дозор в степи углядел, воинской люд с воеводой идет к Яику, надо нам упредить царевых сыщиков – самим уволокчи ноги и к батьку Степану уплавить стрельцов, козаков да и тех, что от Сакмышева к нам пристали-и!
– Знаю, атаман, и-и-ду! Прощай, кованая, – не те, вишь, времена зачались, чтоб козаку дома сидеть!.. Не зори сердца – поди! Иду, атаман.
На берегу стрельцы опутали веревками мешок с плачущим головой. Мешок взвился над омутом. Булькнув в Яик-реку, он погрузился, пуская пузыри, белые дуги и кольца волн.
– Плавай, воеводин дружок!
– Не сыщешь про нас больше!
Через час красно-синяя на серых барках с цветными парусами, ухая и напевая песни, отчалила яицкая вольная дружина, стучали и скрипели уключины угребающих в Хвалынское море, а к вечеру того же дня пришел из Астрахани голова Василий Болтин чинить Яик и наводить порядок.