Разин Степан. Том 1

Постой, парень, не валяй,
Сарафана не марай,
Сарафан кумашной,
Роботы домашной. Э-эх!

Другой, вихляясь на ногах, крикнул:

– Век ба твое питье пил!

– Дьяволовка! Зелье ж сварила – голова, как не пил, глаза видят, а руки-ноги деревянны есть!

– Я первой тебя кликнул.

– Ладно – только допивайте!

– Допьем! Нешто оставим?

Один, пробуя взять с земли пищаль, бормотал:

– Робята! Как бы Сакмышев не разбрелся? Нещадной он к нам!

– Не трожь пищаль – кинул и я! Перст с ним, головой.

– Xo-xo! Степью шли, сулил водки, еще от него нынь не пивали.

– Сам пьет! Я б его родню голенищем…

– А кинем все да в море?

– Его уведем!

– В мешке? Ха-ха-ха.

– А ей-бо, в мешке!

– Ха-ха. Стоит, черт!..

– Хо-хо…

– Ждите тут! Баба вам, я девок больше люблю…

– И я!

– К черту свояков!

Девка в шелковом, светящемся при луне сарафане, слыша сговор, отодвинулась к площади. Стрельцов вид ее манил, и особенно разожгло хмельных, когда на их глазах она расстегнула ворот рубахи. Стрельцы, ворочая ногами, двинулись за ней, уговаривая друг друга:

– Не бежи, парни-и… Спужаете!..

– Эй, только не бежи! Она, вишь, резва на ногу, мы тупы…

– Меня худо несут!

– И ме-е-ня становят ноги!

– Вертаемся?

– Ото правда! Ближе к дозору…

Трое вернулись, сели на порог башни, где после разинского погрома вместо дверей была деревянная решетка, уже поломанная. Семь остальных упрямо шли за девкой.

– К башне ба? А то голова…

– Я б его, голову, новым лаптем!

Девка, гибкая, яркая, подобрав подол сарафана, сверкая смуглыми коленями, обольщая голой грудью, недалеко впереди шла, и стрельцам казалось – подмигивала им, дразнилась. Дразнясь, пролезала из переулка в переулок сквозь дырявые в тыне в хмельники пушисто-зеленые, пахучие, клейкие на белых и темных тычинах.

Стрельцы волоклись за ней, будто, связанные на одну веревку. Иные жалели, что город чужой – места неведомы.

– Запутались в городе!

– Сказывай-ко, а башни?

– Башен без числа – ходи к ним всю ночь, все не те, кои надобны!

Двое остановились, с угрожающими, строгими лицами ткнулись друг в друга, обнялись, сели, и, как только плотно коснулись земли, одолел сон. Еще двое отстали, спрашивая: не черт ли ведет их? Рассуждали о башнях, но башен в воздухе не видели. Трое других, подождав отставших, потеряли и забыли предмет своего обольщения, ругая город, что будто бы устроен на каких-то песчаных горах, где и ходить не можно. Сапоги тяжелеют от песку, разбрелись врозь, бормоча что-то о башнях, про дозор и пищаль, путались бесконечно в сонных теплых переулках, очарованных зеленоватым маревом луны.

Баба огляделась, когда стрельцы ушли, подошла к башне-тюрьме, прислушалась к дыханию спящих троих служак, потрогала их за волосы, потом вынула завернутый под фартуком в платок небольшой бубен, ударила в него наружной стороной руки с перстнями. На дребезжание бубна из-за башни вывернулся тонкий юноша со звериными ухватками в выцветшем зеленом кафтане. Его лоб и уши как будто колпаком покрывали черные гладкие волосы, ровно в кружок подстриженные. Баба сказала без ласки в голосе:

– Хасан, как уговорено, – сломай решетку, залазь в башню и с Федора да старика спили железы.

– Ходу я! Хуб…[115] Иншалла[116].

Юноша, изгибаясь, прыгнул на решетку, она хрястнула и развалилась, его фигура мелькнула зеленоватой полосой в глубине башни, и шаги смолкли.

10

Все закованные Сакмышевым казаки и стрельцы вышли из башни. За ними, как призрак мутно-зеленый, мелькнула фигура гибкого юноши с черной головой. Исчезла и женщина с кувшином. На площади делились на пять, на десять человек, двигаясь, переплетаясь с тенями в лунном свете. Иные, получив приказание, крались с саблями, топорами к домам, где спали стрельцы, приведенные головой, и там, куда поставлены дозоры у домов, шла молчаливая, почти бесшумная борьба без выстрелов. Яицкие кончали гостей астраханских, а кто сдавался, того обыскивали, отбирали оружие, отводили на площадь временно под караул. В левом и правом углах стены в башнях работали лопатами по пять человек, иные катали бочонки.

От тюремной двери перетащили в сторону сонных стрельцов, трясли их за нос, за уши, но стрельцы спали мертвецки, непробудно.

– У Федора не баба – ведьма.

– Пошто?

– Сварит зелье, хлебнешь – ум потеряешь!

– Ох, и мастерица она хмельное сготовлять!

– Эй, у вас фитили?

– Ту-та-а! Ране еще сверби да трут сунь, без труту не затравит порох!

– Ведаю, брат! Какой сотона от Москвы ли, Астрахани наедет, тот и суд-расправу чинит да сыщиков, палачей подбирает яицких пытать…

– На Яике пошло худое житье, царевы собаки одолели!..

– Ге-х! Кабы под царевы терема довел Бог вкатить бочечки!

– Ужо как Степан Тимофеевич! А то вкатим пороху под царевы стены!

Высокая фигура в синем полукафтанье с саблей двинулась к башне.

– Браты! Как дело?

– Вкопано, Федор Васильич!

– А, так. То подольше фитили и сами пять на площадь – гостей взбудим, в сполохе посекем, кто не с нами…

– Козаки да стрельцы наши справны ли?

– Козаки и горожане справны: нынче астраханцам дадим бой, не таков, как на море!

– Засады есть?

– Всего гораздо!