Разин Степан. Том 1

Голова, рыгая и сопя, долго звенел ключами, попадая в замок, но никому не доверил дела – отпер. Хмель одолевал его, обычная подозрительность дремала в нем. Не обернувшись, не оглядев идущих, толкнул железные створы ворот, прошел. Решеточный сторож с упрямым лицом стоял под воротами на ступени сторожевой избы. Голова подошел, отдал сторожу ключи, сказал:

– Пропустишь гольцов – считай! Не боле тридцати, и ключи принеси к Сукнину в дом…

За воротами голову подхватил под локоть есаул Федор Сукнин, обернулся к караулу казаков у ворот, махнул рукой – знак сменяться. Голову, поддерживая, увел к себе в дом.

Разин, проходя надолбы, сказал:

– Задний от нас останется за стеной – свистнет.

– Чуем!

– Чикмаз зычно свистит!

На площади в помутневшем сумрачном воздухе еще двигалась призрачно толпа горожан, торгуясь около деревянных ларей. Проходили казаки в бараньих шапках, в синеющих балахонах, стрельцы с пищалью или бердышом на плече, в светлых, осинового цвета кафтанах.

В шатровой церкви торжественно звонили. Разинцы входили в город… Пропуская идущих вперед, Разин встал под сводами башни. Никто из горожан не глядел на шедших в Яик, только сторож, получивший от головы ключи и как бы власть коменданта, стоял на прежнем месте с упрямым и в сумраке темным, будто серый гранит, плоским лицом, кричал:

– Эй, гольцы, сказано вам тридцать – у вас же пошто сорок пять?

– Не ведашь чет!

– По букварю церковному считаю до тыщи – лжете!

– Худо, мужик, чтешь!

– Эй, кой разбойник от вас свистит?

– На то рот да губы!

– Пошто не свистать?

Люди теснились мимо сторожа все гуще – шли рваные кафтаны, потом заголубело, заалело в сумраке…

– Не пойму – мать их с печи – эй, кто свистит? Черти!

– То Ивашко Кондырь дудит!

– С того света стал на другой ряд Яик зорить!

– И колокол на тот грех дует – спаси бог, не слышно!

– Не тамашись, решеточный!

– Измена, я чай? – Сторож забегал по ступеням лестницы. – Караул! Гей, козаки! Куды их черт снес! Вот-то беда!

– Из одной лебеды – две беды!

– Не было б лебеды – быть без беды.

– Да что вас, проклятых, будет ли край?

– Будет край, ворот не запирай!

Сторож сбежал со ступеней, толкаясь с идущими, лез за ворота. В город поехали на лошадях…

– Измена! Спаси бог! Измена!

От вспышек огня трубки в глазах сторожа синели, голубели, краснели пятна не виданной им до того одежды. Бескрайная громада мрака вместе с движущимся людом шла на город – с моря ползли синие тучи, из туч сверкало желтым и мутно-палевым.

– А вот я надолбу! Ой, окаянные!

К надолбе по мосту шла новая толпа, впереди высокий, тугой и темный, звеня подковами сапог, широко шагал, курил. Перед ним сторож захлопнул надолбу, быстро юркнул вниз за опущенными засовами, но черный пнул бревенчатые ворота, пыхтя трубкой. Надолба с шумом распахнулась, сторожа ударило в темя, он отлетел, упал без крика, не доходя ворот. Сотник Мокеев Петр, колотя трубкой по прикладу пищали, не взглянув на убитого, перешагнул. Сзади его идущий стройный казак видел сторожа, видел, как он запирал надолбу. Казак нагнулся, поднял решеточного, вынес за стену, перекинул через перила моста в ров. Из рук сторожа на мост звеня упали ключи.

– Стой! Целовальник самарский ключи ронил – я подбирал, эти от города, не с кабака, тож подберу!

Казак уложил тяжелые ключи в карман широких штанов, догнал идущих в город… Люди все шли, чернели, неся на плечах и таща оружие. На море с отзвуками гудело:

– Не-ча-й-й!..

И далеко со слабым звоном в берегах откликнулось:

– Не-е-ча-й! И-д-е-ет…

В синем просторе сверкнули огоньки, появились черные крупные пятна стругов. Над городом, где только что звонили торжественно, завыл набат. Раздался голос, слышный за воротами и на площади:

– Гей, снять набатчика!

В верх воротной башни забрякали подковы сапог, набат гукнул и смолк.

В город еще входили, кричали:

– Бурдюги не надобны: нынь в городе!..

– Залазь, бра-аты!

– Глянь, черти пробудились, болотные огни зажгли!

По площади мелькали факелы.

– А может, то наши?

– Наши не в светлых кафтанах, то яицки стрельцы.

Светлые кафтаны мелькали огнями, разворачивались, строились в ряды; тревожны были голоса светлых кафтанов:

– Где Яцын?

– У Сукнина, пьет!

– Пропил город! Измена!

– В городе воры!

– Кличьте козаков и горожан, кто поклонен великому государю!

– Государевы-ы! Занимай угловые ба-шни-и!

Ряды огней пылающими цепями протянулись к угловым башням.

– Дуй с пушек по городу от подошвенного и головного боя!

– Ждите ужо! Где голова?

– Сказано – пьет!

– Тащите – каков есть. Эй, голову, Я-а-цына дайте на башню-у!

Голоса яицких стрельцов покрыл один, снова слышали тот голос и город и струги у берега моря:

– Гой, соколы! У ворот учредить караул из наших – никого не впущать и не выпущать за город без заказного слова!

– Чу-е-ем, ба-а-тько-о!

5

В голубой, расшитой шелками рубахе есаул Сукнин сидит за столом. Пьяный голова в дареном кафтане лежит на лавке, уткнув в шапку лицо.

– Убери, хозяйка, рыбьи кости, смени скатерть!

Скатерть переменили.

Сукнин прибавил:

– Долей вина в бутылку, баба, да поставь братину с медом – только не с тем, коим гостя потчевала…

– Ужли еще мало вина?