Разин Степан. Том 2

– Ох, вот те Христос, и лоб перекрестить некогда! Ой, даю… – прилепляя к антиминсу свечи, пономарик дрожал и читал под нос: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей…»

– Провалился сквозь землю? Огню!

Пономарик начал лепить свечи на кромки яндовых. Атаман дико хохотал:

– Смекнул, сатана!.. Есть вино?

– Не гневись, батюшка, – есть!

– Сгинь, попова крыса!

Пономарик исчез. Атаман выпил из яндовы через край хмельного меду, неверным размахом утер седеющую бороду, опустил на руки седые на концах кудри. Огни оплыли, дымили, пахло воском. Водка, начиная нагреваться от многих огней, запахла сильнее. Атаман, мотаясь, встал, оглянул мрачными глазами огни на яндовой и что-то как бы вспомнил:

– Да-а… пожог изведет? – Взмахнул по огням широкой ладонью, сорвал с яндовой огни, кинул под ноги. – Так, так! – Огляделся, взгляд его упал на ковш. Взял ковш, зачерпнул из яндовы водки, выпил полный ковш, не переводя дух…

По стенам, написанные сумрачными красками, кривлялись лики святых. Атаман склонил голову в полудремоте, зачерпнул ковшом водки, выпил и против воли тяжело сел на скамью, положил бороду к широким ладоням, увидал: задвигались золоченые стены, иконы, а там, где раздвинулись, из прогалков стали выходить старики со светильниками, все в черном, сгрудились внизу за ступенями, запели… Атаман, не двигаясь, глядел: в средине черных стариков, сошедших со стен, стоит он сам, одетый также в черное, с обрывком веревки на шее. Из толпы обступивших кругом стариков вышел князь Владимир в красном коце с золотом на голове, крикнул зычно:

– Анафема-а!

Старики перевернули светильники огнями вниз. Владимир извлек меч из ножен, ударил его, стоящего посреди черных в черном, и снова крикнул:

– Анафема-а!

Старики запели похоронно.

– Я жив! – загремел голос атамана на весь собор. – И вот вам!..

Уронив и погасив огни на столе, Разин тяжело поднялся, пиная скамью, сволакивая со стола антиминс. Шагнул к видению, его пошатнуло со ступеней, сунуло вперед; он сбежал к большому аналою, хотел удержаться, схватился за покрышку и упал… Аналой зашатался, устоял, покрышка сползла вместе с иконой, закрыв, как одеялом, хмельного батьку с головой и ногами, икона проползла по спине, торцом стала у аналоя. Разин уснул богатырским сном. Лазунка кинулся к атаману, боясь, что свечи зажгут водку, но увидал, как атаман, разом погасив все огни, упал, решил:

«Так отойдет… Завтра взбужу, не дам пить!»

Лазунка вернулся и в тишине задремал. Вздрогнул от стука, встал, шагнул к двери, спросил:

– Кто идет?

– Нечай!..

Боярский сын, откинув замет, приоткрыл дверь:

– Чего надо?

– Держи! Бочонок водки атаману.

Тот, кто совал бочонок из тьмы паперти, говорил заплетающимся языком.

Лазунка подумал:

«Хлебнул, должно, с бочонка», – спросил:

– С кружечного?

– Дьяки шлют! – Человек совал бочонок в полураскрытую половину двери. Держал на руке. – Чижол, бери!

Боярский сын, не желая распахнуть дверей, взялся руками за бочонок. Бухнул выстрел, бочонок покатился по спине Лазунки и по полу. Боярский сын осел без слов на плиты, голова упала в притвор собора. Через мертвого перешагнул человек в синей куртке со шрамом на лбу, с парой пистолетов за ремнем, без сабли, в черном низком колпаке. На левой щеке виднелась круглая язва. Шагнув в собор, человек огляделся:

«Пса убил, а боярина нету? Куда его черт?.. В алтаре темно!»

Под ногами зазвучали плиты собора. Остановился, поднял руку – у паперти ударили в литавры, и голос Чикмаза зычно крикнул:

– Гей, караул! Чего глядите? Кто стрелит у батьки?

«Эх, Лавреич, не сполню – Шпыню впору ноги нести!»

Человек загреб на столе Лазункины огни, погасил. В темноте, идя от голосов прочь, быстро шаркал, невидимый, ногами, выдавил слюду окна, чернея и извиваясь в белесом свете, сорвал раму, беззвучно опустил ее спереди себя и прыгнул.

На паперти стучали ноги. Один голос сказал, входя в собор:

– Лежит кто в притворе…

– И то лежит! Эй, огню!

– Ребята-a! Обыщите кремль – батьку убили никак! – Забили литавры.

Голос Чикмаза кричал:

– Гей, собирайтесь – скоро оцепляй кремль!

4

Когда казаки и стрельцы по приказу атамана с жеребья разбирали жен в кремле, туда пришел Васька Ус. Ус к жеребью не стал и жениться не думал. Попы увели старых боярынь в женский монастырь.

В то время в кремль к собору доброй волей пришла молодая купчиха в кике с золотыми переперами, в атласном шугае и шитом золотом сарафане.

– Глянь, робята!.. – закричали стрельцы. – Одна жонка сама пришла, замуж дается.

Купчиха была на язык остра, ответила:

– А нет уж! Коли не судьба замуж, так вдовой пойду.

Васька Ус подошел, погладил ее по спине:

– Баба мед!

– Вот за тебя, черноусого, пошла бы, коли взял.

– Ой ли? А дай женюсь!

Васька Ус пошел в дом к купчихе-вдове. По дороге узнал, что мужа ее убили разинцы, когда он в рядах, в белом городе, спасал свои товары: «Ой, и скупущий был брюхатой, бородатой!» Ночь они провели нечестно. Днем помылись в бане, поп наскоро обвенчал и пил у них ночь целую с дьяком да дьячком.