Разин Степан

Ликующие победой Мокеева пьяные казаки, помогая надевать ему платье, шутили:

— Петра! Глаз не то место, чем робят рожают, — отмигаетца.

— Добро бы отмигатца, да черева огнянны, то со мной впервые!..

— Побил Чикмаза! Молодец, Петра, пьем! — громко сказал захмелевший атаман.

— Нет, батько, я проиграл свой зор.

— Что-о?

— Да не зрю на аршин и ближе…

— То злая хитрость Чикмазова?

Разин вскочил, и страшный голос его достиг затихшего берега:

— Гей, Чикмаз, ко мне-е!..

— Чую, батько! — Чикмаз подошел.

— Ты пошто окалечил моего богатыря? Не оборол! Так зло взяло? Говори, сатана, правду!

— Не впервой, батько, так играем! По сговору, не навалом из-за угла и на твоих очах…

— Ну, дьявол, берегись!

Глаза Разина метнули в лицо Чикмазу, рука упала на саблю. Чикмаз пригнул голову, исподлобья глядя, сказал, боясь отвести глаза от атамана:

— Пущай, батько, Петра скажет. Велит — суди тогда!..

— Гей, Петра!

Мокеева казаки, держа под локти, привели к Разину.

— С умыслом бил тебя Чикмаз? С умыслом, то конец ему!

— Не, батько! Парня не тронь. С добра. Ты знаешь, я сел и сам вызвался, а бил деревиной, как все…

Разин заскрипел зубами:

— Цел иди, Чикмаз, но бойся! Эй, нет ли у нас лекаря?

Подошел черноусый казак самарский, распорядчик пира.

— Тут, Степан Тимофеевич, в трюму воет ученый жид, иман у Дербени, скручен, а по-нашему говорит; сказывал, что лекарь ен…

— Кто же неумной ученых забижает? Царь твердит московскую силу учеными немчинами да фрязями. У меня они будут в яме сидеть? То не дело!

— Жидов, батько, не терплю! Я велел собаку скрутить, — ответил Сережка.

— Открутите еврея, ведите сюда: за род никого не забижаю, за веру тоже!

В длинном черном балахоне, со спутанными пейсами, в крови, грязный, без шапки подошел взъерошенный еврей, поклонился, низко сгибаясь:

— Чем потребен господарю?

Разин приказал:

— Дайте ему вина! Еды тож.

Еврею дали блюдо мяса, кусок белого хлеба и кружку вина. Мяса он не стал есть, выпил вино, медленно сжевал хлеб.

— Теперь сказывай, что можешь?

— Господарь, прошу меня не вязать… Бедный еврей никуда не побежит, честный еврей! Я могу господарю хранить и учитывать его сокровища: золото, камни еврей понимает лучше других…

— Хранители, учетчики у меня есть — мне надо лекаря.

Еврей качнул головой:

— Вай, господарь атаман, и лекарь я же…

— Ну вот, огляди его! — Разин показал на Мокеева, сидевшего с опущенной головой: — У него избиты черева — оттого ли он потерял зрение? Скажи!

— Надо, господарь, чтоб казак был голый.

Мокееву помогли раздеться. От груди до пупа его живот был синий. Еврей ощупал Мокеева, приложил ухо против сердца, сказал:

— Оденься!

— Ну, что скажешь, лекарь?.. Надолго или навсегда он потерял зор?

— Господарь, бог отцов моих Адонай умудрил меня, ему я верю, его почитаю и слушаюсь, он повел меня в Мисраим[199], и там по книгам мудрецов учился я познавать врачевание. Эллины, господарь, учили, что около пупка человека жизнь, называли то место солнечным — от схожего слова: солнце — жизнь…

— Запутано судишь, но я слушаю, говори как можешь.

— Древние мудрецы Мисраима учили тоже, что около пупка жизнь человека и смерть. Они называли это иным словом: созвездие — в том месте сплетаются жилы. Если те жилы рассечь мечом, жизнь исчезнет.

— Б…дослов! Я и без тебя знаю, что посечь черева смертно.

— Не гневайся, господарь. Поранить те жилы или избить много — опас оттого большой. Есть жилы в том месте, ведающие слух, иные ведают зрение… У казака порвана жила зрения…

— Берешься ли ты врачевать есаула?

— Врачевать, господарь, берусь! Много ли будет от врачебы моей, не знаю, да поможет мне бог отцов, берусь, атаман!

— Иди с ним в трюм. Требуй, что надо. Поможешь есаулу, я тебя награжу и отвезу, куда хочешь, на свободу… Мое слово крепко!..

— Повинуюсь господарю и благодарю!

— Гей, слушайтесь еврея! Чего потребует, давайте! Где ты, Федор?

— Чую, батько!

— Ты все справы знаешь, проводишь учет и порядок, — отведи Мокеева с евреем в чистое место, в трюме есть такое, дай еврею умыться и белую одежду дай!

Еврей поклонился атаману:

— И еще много благодарю господаря!

7

Атаман с княжной, есаулами и казаками уплыли с ханского корабля на атаманский струг. На корабле остались у караула пять человек казаков, среди них Чикмаз. В трюме Петр Мокеев с лекарем-евреем, да в услугу им два ярыжки. В синей, как бархат, мягкой и теплой тьме огней на палубе не зажигали. На корме с пищалью высокий, отменно от других, Чикмаз, старавшийся держаться в одиночку; остальной дозор на носу корабля. Казаки, приставив к борту карабины, усевшись на скамьи гребцов, курили, рассказывая вполголоса про житье на Дону и Волге. Один Чикмаз привычно и строго держал караул, возвышаясь черной статуей над бортом. Корабль тихо пошатывали вздохи моря. В синем на воде у кормы скользнуло черное. Чикмаз крикнул сурово:

— Гей, заказное слово! Или стрелю!

— Не-е-чай! — ответило внизу.

В борт, где стоял Чикмаз, стукнул крюк с веревкой, въелся в дерево. По веревке привычно ловко вползла коренастая фигура с трубкой в зубах, пышущей огнем.

— Во, не узнал! Все мекал — куды мой Федько сгинул?