Разлюбил – будешь наказан!

– И вообще… – Он упустил бутылочку и развел руками. – Это не мой уровень. Не может запомнить элементарные вещи. Нет, пожалуй, я не смогу смириться с тем, что баба дура. Даже… если она красивая…

– И новая! – Я подлила себе еще, а его продинамила.

– Ты живешь со мной уже десять лет и до сих пор сомневаешься. Почему?

– Потому что я живу с тобой уже десять лет!

– Если бы я хотел с ней поехать, я отпустил бы ее на больничный, ты бы ничего и не узнала, – он снова посягнул на мое бордо.

– Ага! Продумал варианты! – Я его опередила и сцапала винчик.

– А сама! – Он наконец-то заорал на меня, как положено. – Где ты шлялась после обеда? Я знаю! Твоей машины не было на парковке. Ты сдала детей на площадку и шалавилась! Сын мне все рассказал!

– Смотри! – Я показываю ему свои ножки и ручки с ядреным красным лаком.

– Ты хочешь сказать, что такая ерунда занимает три часа? Говори правду! С кем встречалась?

– Ты что?! – Мне становится весело, чувствую, он затеял какую-то игру. – Хватит… Считай, что я посмеялась. Ха-ха-ха! Давай выпьем.

– Я знаю! – он зарычал абсолютно серьезно. – Ты встречалась с первым встречным и занималась сексом в извращенной форме. Говори! К каким армянам ты каталась?

– Все! – говорю. – Меня это уже утомляет!

– Да! – Антон выставил подбородок. – Так вот и меня это уже утомляет! Ты теперь понимаешь, как я себя чувствую?!

Я выскочила из-за стола. Тигр схватил меня за плечи и заорал:

– И нечего лезть ко мне! Со всякой фигней!

Я типичный невротик. Мой эгоцентризм переходит все границы. Кротость и смирение для меня так же недоступны, как тангенс и котангенс. Таких, как я, надо лупить вожжами. С нами нельзя дружить, с нами невозможно договориться, нам нельзя ничего объяснять. Своевольных баб нужно учить, как щенков, – на лакомство или носом в лужу.

Он природы мы прекрасно знаем: мужчина – царь. Мы сажаем его на трон и целуем ему ноги, но при первой же возможности свергаем с престола. И поэтому я завизжала и швырнула в Антона бокал.

– Ах, так! Ты меня решил воспитывать!

Он стоял в окровавленной рубашке. Секунду стоял – а потом схватил меня и потащил в спальню. Придавил и хрипит:

– Когда ты прекратишь пить мою кровь?!

– Иди и соблазняй! Иди! Только не надо уничтожать меня! Каждый день! Убивать своей кривой рожей!

– Я тебе последний раз говорю. Мне эта девка не нужна. Я с ней не спал и спать не буду. Тебе ясно?

– Мне плевать! – Я вцепилась новыми красными ногтями в его спину. – Я тебя ненавижу!

– Что ты от меня добиваешься? – Он придавил меня намертво. – Что тебе надо от меня?! Стерва!!!

– Ты меня не любишь!

– Это я тебя не люблю?! – Он схватил меня за горло. – Я убью тебя!

Все это время в доме было подозрительно тихо. Выглядываем – дети играют в отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Открыли шкафы – и все оттуда на пол. Максик развалился на диване, лениво махнул мне хвостом.

– Мам, смотри.

Сын поставил маленькую на ножки. Она отпустила руки и сделала шаг.

– Пошла! Сама пошла!

Максик оторвал голову от подушки. Зевнул, посмотрел на меня как философ. «В холодильнике, – он сказал, – лежат две маленькие сосисочки. Не дай бог, их кто-нибудь сожрет!»

33. Чао!

Чудеса! По утрам, когда пуританка Марь Ляксевна на работе, Антон приходит в мою спальню, садится на мою кровать, играет моими волосами. На подносе появляются два кофе, сыр и конфеты. Это мама заходит поболтать.

– Не завидую я вам, не завидую, – говорит, – журналистика – такая мерзкая профессия. Брехня, беготня и нищета.

– Ничего, – отвечает Антон, а сам целует мои пальцы, – нам нравится.

– А уж сколько их перестреляли в последнее время… Да разве в нашей стране дадут варюшку раскрыть!

– Ну… к этому тоже нужно быть готовым, – Антон запивает сыр кофеечком и гладит мои спутанные волосы, – информационные войны в любой момент могут превратиться в настоящие…

Я валяюсь у него на коленках и думаю: «Куда бы нам сегодня прогульнуться?»

Нас вынесло на Государственную думу. Мы прошли парадный подъезд, свернули за угол, и за спиной послышался глухой тяжелый звук.

– Слышала? – Антон спросил.

– Что? – Я как раз в этот момент отвлеклась от дороги, я за ним наблюдала.

Он рассматривал припаркованные машины, в провинции тогда еще не ездили такие крутые депутатские тачки.

– Взрыв? Только что?

– Не может быть… – я улыбнулась. – Это покрышка лопнула.

– Ничего себе покрышка!

И правда, приезжаем домой, а в новостях репортаж: «Взрыв у Государственной думы». А я гуляла и ничего не замечала. Даже не знаю, что сейчас можно выпить, чтобы вернуть эту легкость? Чтобы рядом взрывалось, а мне хоть бы что.

Верните мне эти кадры! Может, пустят меня когда-нибудь в самую главную монтажную, к самым лучшим режиссерам? Так я попрошу тогда: из трехсот шестидесяти пяти дней 1992 года оставьте мне пять, тех самых, когда мы шлялись с Антоном по Москве, без денег и без паспорта. Да, скажу, и верните мне, пожалуйста, еще одну ночь, ту ночь перед отъездом, которую мне испортила добродетельная Марь Ляксевна.