Разлюбовь, или Злое золото неба

Было 4.47 – не то слишком поздно, не то слишком рано. Я обошел ближайшие подвалы, но все они как один оказались на замках. Аккуратный народ проживает в этом городе, что и говорить. Чердак вашего дома служил еще и голубятней, и, когда я залез туда, осененный светлой мыслью, голуби разом снялись со своих мест и полетели к далекому слуховому окну, задевая что-то и теряя. Они оглушительно хлопали крыльями, точно вытряхивали их. Кругом белым сплошным ковром сушился пахучий помет, а снизу, из приоткрытого в подъезд люка, по-прежнему тянуло ароматом кофе. Но ничего, у меня еще оставалась «Метакса», а она ничуть не хуже «Арабики», особенно под холодные чебуреки.

Последнее, что помню, – как расстилал полотенце на лист шифера, под которым только что затушил костерок. Голуби уже успокоились и бесшумно расхаживали рядом, тоже жались к кострищу. Вы понимаете, голуби, молча говорил я им в полусне, – я ей сказал открытым текстом, давай начнем по новой нашу жизнь, понимаешь, а она легко пожала плечом, легонько так пожала и шепнула: отвяжись, ну а что я могу? ну что? хотя, конечно же, постараюсь что-то придумать, ведь я же ее очень и очень и очень…

Потом будто бы я стреляю из автоматической волыны в луну, сидя на стабилизаторе пассажирского самолета, а там, в салоне, видном мне на просвет, будто бы кто-то кудрявый и толстый читает злополучное послание из 19-го века, читает и прямо с листа расшифровывает, только я почему-то не могу запомнить ни слова.

– …Анечка с друзьями в «Дубовой Роще», – озадаченно сказали твои мать с отчимом, разглядывая меня с подозрением. – Дня через два вернется… Да-да, выздоровела… А вы, простите, кто?

Ну, вопрос! Мне и самому было бы интересно услышать это из чужих уст. Небритый, подмороженный, благоухающий перегаром и голубями, зуб на зуб, понятное дело, не попадает, а о состоянии сапог и говорить нечего, плачевное состояние. Ну и кто он, этот субъект? Менты-то, ясное дело, сразу идентифицируют его как бомжа. И, надо сказать, будут недалеко от истины.

Я попрощался и вышел на улицу, упавший духом. Твой мобильный был недоступен. И чего я сюда приехал?

На остановке мне сказали, что «Дубовая Роща» – это турбаза под Золотаревкой, на берегу Оки, километрах в сорока на северо-запад. До Золотаревки два раза в день ходит автобус. Но не собирался я туда ехать. Я почему-то думал, что ты сидишь дома и ждешь меня, пригорюнившись, и что дверь мне откроешь именно ты, а ты на турбазе, да еще с друзьями – с какими-такими друзьями, хотел бы я знать? И нет тебе до меня никакого дела, а письмо отправила просто от скуки.

А по 2-ому Огородному проезду спешили с автобусных и трамвайных остановок люди – целенаправленный поток, обуреваемый какой-то общей целью, – и мне ничего не оставалось делать, как присоединиться к нему.

И попал я на рынок. Этого, очевидно, было не избежать, потому что кто-то свыше, много лет назад, заложил в некую фатальную машину программу моей жизни – я это понял, – и один из файлов программы соответствовал этому вот базару провинциального городка Эл. Тут было многолюдно, особенно в горловине ворот. И у самого входа, где пять или шесть турникетов заранее режут толпу на столько же равных потоков, я поднял свои припухшие очи и увидел…

Если говорить с пафосом, то это был момент истины. Малюсенький такой моментик. Я увидел подробную схему дореволюционного Лебяжьего и его же теперешнего – видимо, именно ради этого и привели меня сюда мои ноги. Эти схемы являли собой фрагменты огромного рекламного щита, который возглавляли кроваво-красные железные буквы, идущие веером: «ЛЕБЯЖИЙ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА». Завтрашний Лебяжий сильно напоминал стоп-кадр фильма «Пятый элемент»: аэробусы, смог, космические обводы города будущего.

Я сразу зацепился за схему Лебяжьего-старого. Да, Аня, ты, похоже, была права. И Евка. И Хольский. Самый дальний сегмент северо-восточной части города как две капли воды был похож на схему, лежащую у меня в сумке. Все совпадало. Поверх сегмента, из конца в конец его, было написано «МУХАНОВО». Между буквами «А» и «Н», на повороте улицы, идущей вдоль реки, можно было разглядеть бледно-желтый символ музея. Видимо, Елисей воспользовался уже имеющимся планом – просто уменьшил его, избавился от названий и обозначений, поставил крестик в нужном месте и сунул в конверт. Крестик на схеме Елисея соответствовал символу музея на стенде. Все было точно.

И тут во мне наконец проснулся кураж. Клад сам катил мне в руки. Что ж, раз оказался я в этих краях, надо хоть одним глазком взглянуть на Муханово. Тем более в краеведческом музее последний раз я был лет пятнадцать назад.

Но сначала надо перекусить. Я нашел на рынке забегаловку и взял там картошку фри, пиво и побольше котлет. Ели тут встоячку, за высокими столами, вернее, не столько ели, сколько пили – пиво, шмурдяк, водку, а сигаретный дым, свивавшийся под потолком в стремительный сизый Гольфстрим, вкупе с дружелюбными разговорами создавали атмосферу свободы, равенства и братства.

– Слышь, братуха, добавь пару рублей!