Разлив. Рассказы и очерки. Киносценарии

— Как вы попали сюда? — сухо спрашивает Варвара.

— Приехал навестить отца и вот… — Георгий Старцев насмешливо разводит руками.

Входит Лазо, останавливается в дверях, с удивлением, молча смотрит на них,

— Что вам угодно от меня? — спрашивает Варвара.

Старцев. Ого! Какая у вас появилась в лице гневная складка.

Варвара. Что? Вы с ума сошли!

Старцев. Простите, я просто вспомнил, какой вы были в то лето… Тогда вы были более благосклонны ко мне. Правда, тогда вы были простой конторщицей, а теперь роли переменились: вы — власть, а я — нищий студент…

Он делает униженное выражение и весь изгибается, протянув фуражку, как бы прося милостыни.

Варвара. Разрешите пройти.

Старцев. Варя!

Варвара. Господин Старцев!

Старцев. Хорошо, хорошо (склоняется к ней, говорит тихо). Я не советовал бы вам пускаться в бурные воды политики на утлом большевистском суденышке. На вас скоро обрушится волна такой неимоверной силы… Мне жаль вас.

Варвара. Какая волна? Что вы бредите?

Старцев. Когда эта сила придет, я постараюсь найти вас снова и отблагодарить за все прошлое и… за все настоящее… Передайте привет моему несчастному отцу. Надеюсь, вы пощадите его старость. Оревуар!

В дверях он наталкивается на Лазо, отпрянул:

— Прапорщик Лазо?.. Виноват, та-варищ Лазо! Не ожидал встретить однокашника при таких неважных обстоятельствах. Извиняюсь за прием. Оч-чень, оч-чень извиняюсь, — униженно кланяется. Выбегает.

Варвара бросается к Лазо:

— Вы? Вы?.. Вы видели Борисова?..

НА КЛИЧ ЛАЗО

Издалека возникает. японская заунывная солдатская песенка.

Маньчжурская степь в феврале, кое-где снег, холмы, сухая трава, мороз, солнце. Уходящая вдаль железнодорожная линия.

Движется эшелон. Вереница теплушек. Платформы, нагруженные артиллерией, снарядами. На платформах японские часовые в шубах, мехом наружу. Во главе эшелона, сразу от паровоза, — служебный вагон.

Двери теплушек раскрыты, валит дым.

Внутри теплушек на железных листах разведены костры. Японские солдаты в шубах, мехом наружу, сидят на корточках вокруг костров, протянув руки на огонь. Поют заунывную солдатскую песенку. За их плечами застыли заиндевелые артиллерийские кони.

― ― ―

Станция Маньчжурия. Здание вокзала украшено царскими и японскими флагами. Выстроившись по перрону, стоят семеновские офицерские части.

Группа командного состава во главе с полковником Якимовским. Ждут поезда.

За вокзальным зданием, на площади, построились казачьи конные части. Позади них, — чтобы не бросались в глаза, — наемные китайские солдаты в своем характерном обмундировании, обвитые длинными лентами патронов.

К перрону подходит эшелон. Теплушки наглухо закрыты. Полковник Якимовский и группа командного состава бегут к служебному вагону.

Из вагона выходит полковник Курода, за ним японские офицеры. Оркестр играет японский гимн.

Частая барабанная дробь. С визгом отодвигаются двери теплушек, и японские солдаты, как горох, сыплются из теплушек. Под барабанную дробь они маршируют по полуприкрытой снегом забайкальской степи. Катится артиллерия. Страшная лавина офицерской и казачьей конницы. Она охватила весь горизонт. Вздымая серые тучи снега, смешанного с землей, лавина стремительно движется по степи.

Гремят орудийные выстрелы. Стреляет снятая с передков японская артиллерия.

― ― ―

Большая казачья станица в степи. Переполох. Бегут женщины, обняв грудных детей. Разрывы снарядов в станице. Мечутся неоседланные лошади. Горят избы. Стелется дым.

Во дворе казаков Савватеевых происходит прощание казаков с семьями. Это патриархальная неделенная семья. Ребятишки, жены, сестры. Пока идет прощание, девушки держат под уздцы шестерых, готовых к походу, оседланных коней.

Могучая, сухая, с орлиным лицом старуха — мать. Она сурова, в глазах ее ни слезинки* Глава семьи, мощный старик Савватеев, прощается с ней.

— Прощай, Игнат Васильевич, — говорит она и кланяется в пояс.,

— Прощай, Ульяна Фоминишна, прощай, детка… — Троекратно целуются.

Подходит старший седобородый сын — Фома Савватеев:

— Прощай, мать, — кланяется в пояс.

Она целует его в лоб, он ее— в плечо.

Так проходят по старшинству еще три сына. Несмотря на страшный переполох в станице, разрывы снарядов, они все делают не торопясь.

К Ульяне Фоминишне подходит последним ее внук, сын Фомы — Егорушка.

— Прощай, бабка! — весело говорит он ей, кланяется.

Она обнимает его и гладит по голове, он недоволен, ловко высвобождается из-под ее рук. Тем временем сыновья Игната Васильевича прощаются с женами.

— Прости, если что, Евдокия Федоровна, — говорит Фома и кланяется в пояс.

— Прости, если что, Фома Игнатьевич, — отвечает она.

Игнашка, двенадцатилетний сын Фомы, не отстает от отца, все просится взять и его:

— Возьми, тять, а? Возьми, а? Чо не взять-то, а? Право…

— Сказано, молод еще! Замолчь! — сурово говорит Фома.

Игнашка к деду:

— Дед, возьми, а? Ну чо не взять-то, а? Право?

— А вот этого? — грозится плетыо Игнат Васильевич. — Марш в избу!

У распахнутых ворот на всем скаку осаживает коня молодой казак, кричит:

— Савватеевы! Вы за Семенова аль за советы?