Разлом

Ирина Игоревна совсем по-стариковски засуетилась, постелила на стол поверх клеенки чистую салфетку, достала откуда-то вазочку с пряниками и печеньем. Ударник огляделся. Жилище Ведьмы показалось ему уютным: кровать с горой подушек, аккуратно застеленных кружевной накидкой, на стене черно-белая фотография в рамке – молодая женщина со строгим лицом и мужчина в темном костюме с орденской планкой. В углу тикают часы, рядом несколько массивных шкафов, заставленных книгами. Телевизора поблизости обнаружить не удалось, видимо, Баринова обходилась без него.

– Как там наши? – спросила Ведьма, позвякивая изящными фарфоровыми чашками с растительным орнаментом, явно «гостевыми», из таких не пьют чай каждый день. Следом за чашками на столе возник пузатый электрический чайник, еще советский.

– Хмеля ранили, – неохотно сообщил последние новости Иван, – проведывал его как раз сегодня, вроде бы идет потихоньку на поправку. Калька за ним приглядывает.

– Бедная девочка, – покачала головой Баринова, явно думая о чем-то своем.

– Бедная?

Образ вздорной, но симпатичной девчонки с огромными ясными глазами и короткими волосами, собранными в две колючие косички, которая одинаково виртуозно владеет снайперской винтовкой и русской нецензурной лексикой, плохо сочетался в сознании Ивана с определением «бедная».

– Много ты понимаешь, Ударник, – вздохнула Ведьма и заботливо налила Ивану заварки из маленького чайничка, явно приходившегося родным братом остальному сервизу. Придвинула сахарницу с колотым сахаром, подперла щеку рукой и замолкла, глядя сквозь холодное стекло на медленно сгущающиеся за окном сумерки.

– У нас не принято о таком говорить, сам знаешь, традиции, – продолжила вдруг Баринова, – но я потому этот разговор завела, чтобы ты по-человечески ее понял и поддержал, Ваня. Раньше я за девочкой приглядывала, а теперь вот некому. Сколько мне еще осталось…

– Ирина Игоревна, да вы еще всех нас… – начал было Иван, но Ведьма вскинула ладонь, обрывая его на полуслове, и вдруг сделалась на этот короткий миг той самой Ведьмой, властной и решительной, которую он запомнил еще в свой первый день пребывания на заставе и которую, кажется, немного побаивался даже сам Старик.

– У Кальки младшая сестра есть, – неторопливо помешивая в чашке ложечкой, продолжила Ведьма, – родная мать при родах умерла, ей самой тогда, кажется, лет восемь было. Спустя пару лет отец отыскал новую женщину, разведенную, с сыном от первого брака. Характер у Калькиного папаши был, прямо скажем, не кремень, и новая супруга быстро его под себя подмяла. Получился типичный такой подкаблучник, слова поперек сказать не мог, со всем соглашался, а та им вертела, как хотела. Жили они не слишком ладно, ссорились, но тот свою новую жену боготворил, в рот ей заглядывал и все ее выходки терпел беспрекословно. Да и со сводным братом отношения у Кальки как-то сразу не заладились, он ей буквально прохода не давал, изводил как мог. Тогда она впервые портал и открыла…

– Выходит, он над ней издевался? – с искренним сочувствием уточнил Иван.

– Он ее изнасиловал.

В комнате повисла мрачная тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем часов да позвякиванием чайной ложки о фарфор.

– А отец?

– А что отец? Отец молчал, делал вид, что ничего не замечает. А потом вдруг умер. Калька говорит, довела его та баба своими скандалами и истериками. Как отца похоронили, приемная мать Кальку с сестрой из квартиры сразу выставила, ей тогда только-только восемнадцать исполнилось. Первые годы она, бедняжка, золото из Центрума на Землю каждую неделю таскала, чтобы хоть какое-то жилье прикупить и на улице не остаться да мелкую прокормить и одеть. Такое вот испытание на ее долю выпало.

– А…

Ударника вдруг окатило ледяной волной старое воспоминание. Из глубин прошлого вынырнул тот день, когда Калька позвала его с собой в дозор, а потом, притаившись за песчаным холмом, молча и хладнокровно расстреляла из винтовки безоружную женщину, только-только шагнувшую в Центрум из портала.

– Да.

Ведьма поняла его невысказанный вопрос с полуслова. Она пристально глядела ему в лицо, словно пытаясь прочесть проносившиеся в его голове мысли. А Иван снова и снова вспоминал подробности того далекого дня. Тогда девушка никак не объяснила свой чудовищный по меркам человеческой морали поступок. Теперь объяснение пришло само.

– Ирина Игоревна, – кашлянув в кулак, чтобы прогнать подкативший к горлу ком, прервал молчание Иван, – я тут с вами посоветоваться хотел…

– Да ясно, что не просто так явился. Давай, что у тебя там?

Баринова с явным облегчением приняла из его рук сложенную пополам бумажку: поднятая тема была ей, похоже, тяжела и крайне неприятна. Развернула листок, мгновение помедлила, затем тяжело поднялась на ноги, направилась к стоявшему поодаль комоду и, нацепив на нос очки с толстыми линзами, вернулась за стол. Поднесла листок к самому лицу, еще раз вдумчиво изучила его содержимое, а потом, положив записку перед собой, заинтересованно уставилась на своего гостя.

– Откуда у тебя это, Ударник?