Разлом в бесконечности

— Я бы хотел, — начал Бем, — чтобы профессор переключил свой мозг с невозможности существования планеты, находящейся, как мы все знаем, прямо под нами, на проблему того, какой она может быть.

Всё небо перед ними — или под ними, если можно так выразиться — теперь было чёрной беззвёздной пустотой. Но всё же чернота больше походила на дыру, чем на твёрдое тело.

— Может быть, эта штука похожа на большую чашу, и мы опускаемся в неё, — с сомнением предположил Энрайт.

— Вряд ли, — сказал Бем. — Любое вещество, свободно вращающееся в пространстве, обязательно примет сферическую форм.

— Мы в точности этого не знаем. Это всего лишь теория…

— Мужчины такие забавные, — сказала Милдред, и в горле у неё запершило, а потом она выдала короткий смешок. — Когда нас ждёт неминуемая смерть, вы готовы спорить о форме того, на чём мы умрём.

— Лучше спорить, чем сходить с ума, — сказал Энрайт.

— О, я же не говорила, что мужчины глупые. Я просто сказала, что они забавные.

— Посмотрите на альтиметр! — внезапно воскликнул Энрайт.

Они взглянули. Он показывал пятьдесят пять тысяч футов.

Бем выровнял самолёт рывком, который даже в такой разрежённой атмосфере вызвал неприятный крен.

— Господи, мы летим так быстро! Не думаю, что смогу посадить самолёт на той скорости, что мы разовьём в этом воздухе.

— Всё будет в порядке, если мы сможем найти достаточно длинное ровное место, — сказала Милдред.

— Найти, да? — спросил Бем.

Все трое смотрели теперь не вперёд, а вниз, так как он вывел Т—12 из больше похожего на падение метеорита силового пикирования. Затем они посмотрели друг на друга.

— Ничего не видно. Ни черта. Шар может быть гладким, как мрамор, или изрезанным скалами и пропастями, как большая вафельница. Нам придётся садиться наугад, вот и всё.

Рука Милдред, лежавшая на плече Энрайта, дрожала.

— Ты же знаешь, как мало шансов избежать крушения, если спускаться на Землю вслепую, наугад!

— Остаётся надеяться, что здесь более ровная поверхность, чем на Земле, — сказал Бем.

Он опустил нос самолёта. Больше разговоров не было. Он выключил фары и стал всматриваться вперёд, надеясь, что так сможет увидеть больше. Но там по-прежнему не на что было смотреть. Не на что! Альтиметр показывал десять тысяч футов. И они понимали, что он показывает правильно. Как ни странно, они чувствовали огромную массу под собой. Но всё, что они могли сделать, это чувствовать её. Они могли видеть её не больше, чем разглядеть чёрный бархат в тёмной комнате.

Альтиметр показал шесть тысяч футов, потом четыре, потом одну.

— Скажите им, чтобы держались, — бросил Бем, облизнув потрескавшиеся губы.

Милдред пошла назад. Энрайт увидел сквозь стеклянную перегородку, как шевелятся её губы, как она садится и хватается за мягкие подлокотники кресла.

Пятьсот футов. Двести. Повинуясь какому-то инстинкту, Бем до минимума снизил обороты двигателей. Колёса заскрежетали, и самолёт сильно тряхнуло. А затем они приземлились со столь сильным ударом, что разорвал бы Т-12 на куски, если бы он весил как обычно, а не, возможно, четверть земного веса.

Бем попытался затормозить, но самолёт, казалось, собирался мчаться по поверхности бесконечно. Они кусали губы, шептали проклятия, похожие на молитвы, и ждали, что вот-вот налетят на препятствие или рухнут в бездонную пропасть. Но ничего этого не происходило. Самолёт опускался и поднимался, как будто катился по волнам окаменевшего океана, и, наконец, остановился, целый и невредимый.

— Двигатели! — прозвучал скрипучий голос Гейтса. — Не останавливайте их полностью. Возможно, мы не сможем запустить их снова в такой холод. И нам нужны генераторы для питания этих костюмов.

Бем переключил двигатели на самые низкие обороты холостого хода и облизал сухие, потрескавшиеся от холода губы.

— Ну что ж, — сказал он, — мы на месте. Где бы это, чёрт возьми, ни находилось.

— Интересно, есть ли в этом месте залежи буры? — раздался спокойный, сухой голос Гейтса.

Глава 4 Глаза снаружи

За бортом, судя по показаниям термометра, было минус пятьдесят два градуса (-46,67 °C). Или чуть холоднее. Мужчины выбрались на крыло, и температура оказалась примерно соответствующей показаниям. На какое-то время они оказались отрезаны от согревающего тока, вырабатываемого медленно вращающимися двигателями, но некоторое время они могли потерпеть холод. Самой большой проблемой было дыхание. Они едва могли иметь достаточное количество воздуха в кабине с помощью кислородного баллона. Здесь, снаружи, каждый вдох разрежённой атмосферы был мучением. Но и это они могли вынести, хотя и недолго.

Все посадочные огни были включены и направлялись вниз. И результат был фантастическим. Сразу под самолётом свет исчезал, как это бывает, когда свет попадает на непрозрачный объект. Однако они не могли разглядеть, что за вещество останавливало его лучи. Создавалось впечатление, что самолёт располагался на матовом чёрном стекле, не отражавшим ни лучика света и сквозь которое глаз мог проникать до тех пор, пока взгляд не терялся в пустоте.