Разложение, или Катабасис в пещеру Платона

Взятый в кредит саундбар транслировал на весь дом вагнеровских «Тристана и Изольду». Утешающие струнные засыпающего оркестра нежно разливали спокойствие и благоговение, облекая в объятия истинной красоты любого, даже самого искушенного слушателя. Однако в это величественное спокойствие постепенно пробиралась тревога, не менее эпохальная и восхитительная. Периодически, по праву первенства, она уступала ласкающей грации тихой красоты, но вскоре хитроумным пронырой вновь возвращалась на передний план. Соревнование тревоги и покоя, страха и благоговения, власти и остракизма – соревнование ради чистой красоты во всех ее эмоциях и проявлениях, в любом качестве и настроении, было равным с обеих сторон и достойным существования ради самого сражения, не взирая на его результат. Не взирая на сюжет и либретто, музыка как таковая, музыка сама по себе рождала космическую гармонию, уносила туда, где не было ничего, кроме умозрительной, бестелесной красоты.

Давид наполнял музыкой всего себя, проникался ей полностью. Он провалился в мягкое кресло, держа в руке стопку с коньяком, и закрыл глаза. Музыка дарила ему крылья и уносила далеко от реальности, в миры, где не было места боли и страданиям. Миры, состоящие из фантазий, спасавших в тяжелые времена, мечтаний, исполниться которым не было суждено, и ностальгии по давно утерянным годам, где счастье еще поддерживало желание дышать. Давид был там жив. Он делился счастьем с Агатой и маленьким сыном, приходя с любимой работы, которая приносила ему удовольствие, а миру – пользу. Его родители были вместе и доживали старость в любви и безмятежности. Поцелуй, который Давид дарил сыну, выражал уверенность в его будущем. Акт подходил к концу. Давид полностью утонул в любимом кресле и не желал открывать глаза. С тех пор, как мама уехала, он не выходил из дома уже больше недели и такое положение дел его более чем устраивало. Путешествуя по мирам внутри своей головы, открываемым с помощью музыки, он удерживал себя в равновесии. Исследуя их день за днем, Давид, казалось, нашел в них свое место, но ощущение незавершенности не позволяло ему переехать туда насовсем. В этот раз его путешествие прервал зазвонивший телефон. Выждав чуть меньше минуты, он выключил музыку и поднял трубку.

– Здравствуй, Давид. Как ты?

Это была мама.

– Уже лучше.

– Это хорошо. Ты вышел на работу?

– Пока нет. – Работа была последней вещью, о которой он сейчас думал. – Меня уволили, если ты не забыла. А новое место я пока не нашел.

– Ладно. – Она убедительно изображала заботу. – Если будут проблемы с деньгами…

– Все в порядке, не переживай.

– Как скажешь, сынок. – Давид ничего не отвечал. – Может, приедешь, поживешь у меня какое-то время?

– Можно как-нибудь, только не сейчас. Слушай, можно задать тебе один вопрос?

– Да, конечно.

– Почему отец ушел от тебя?

На том конце послышалась легкая усмешка.

– Я постоянно ждала этого вопроса, когда ты был ребенком, а ты задаешь его только сейчас. – Она улыбалась, говоря это. – Я не знаю, Давид. Я страдала из-за своей погибшей семьи, была сама не своя. А он каждый день куда-то уходил из дома, и никогда ни о чем не рассказывал. Казалось, ему не было до меня дела. Мы ругались, я плакала, а он снова уходил.

Мама замолчала.

– И как это закончилось? – Давид поторопил ее, не желая терпеть затянувшуюся паузу.

– Как-то странно. Наши ссоры и его уходы продолжались несколько месяцев, а потом он просто взял и ушел навсегда. Уехал, предложив мне остаться в нашем доме… В твоем доме теперь. Но я не стала там жить, нет, после всего, что было, я уже не могла находиться в этом месте. Я была готова к его уходу, все говорило об этом долгие месяцы, и чутье меня не подвело. – Она глубоко вздохнула. – У него была другая женщина, я уверена. Она была моложе, не ждала ребенка и не ревела целыми днями. Господи, как я могла выйти замуж за такого человека!

Слушая ее, Давид замечал, как с каждым словом она все больше начинает злиться. Он поспешил закончить разговор, сославшись на внезапно появившиеся дела. Освободив руку от телефона, он сразу начал расчесывать ею запястье другой руки. В последние дни разные части его тела периодически начинали чесаться. Давид не искал этому причины и не обращал особого внимания. Чаще всего эту чесотку сопровождал трупный запах, который до сих пор продолжал его преследовать. А весь сегодняшний день Давида донимало запястье левой руки, которое начало его по-настоящему бесить.