Разлуки и радости Роуз

— Но я бы хотела послать открытку в ответ. Вообще-то, я догадываюсь, кто это, — соврала я. — Мне просто нужно убедиться.

— Ну, в таком случае, — рассудительно заявила она, — я дам вам маленькую подсказку. Человек, который заказал эту открытку, очень нервничал и сказал, что вы «жутко разозлитесь», когда получите ее.

У меня перехватило дыхание — именно этого я и боялась. Это был Колин Твиск. Я надеялась, что это окажется не он, — но кому еще могла прийти в голову такая бредовая идея? Что-то, что разом привлечет внимание и рассердит меня до чертиков. Он сказал, что я жутко разозлюсь, и так и произошло! Кроме того, я была ужасно разочарована, с унынием осознала я, вынимая конфетти из волос. Если бы валентинка была от кого-то еще, я была бы довольна, но послание маньяка Колина символизировало мою беспомощность. Как эти крошечные полоски бумаги, он был вездесущ и вторгался в мою жизнь, проникая в каждый уголок и трещинку.

Весь день я повсюду находила эти бумажки. В туалете по меньшей мере шесть штук вылетели из трусов, парочка даже попала в лифчик. Они забрались под рубашку, в туфли, в уши — где их только не было. Каждый раз я была уверена, что нашла все до единой, но то и дело отыскивались новые.

Какая досада, с горечью подумала я, осторожно вынимая кружочек из левой ноздри. Бумажный салют окончательно вверг меня в депрессию, ведь год назад на ступеньках городской ратуши в Челси мои друзья забрасывали меня настоящим конфетти. И сегодня мне было необходимо получить всего одну валентинку, которая напомнила бы мне, что меня любят. Вот Тревору, например, пришло целых восемнадцать от легиона новоявленных поклонников. Я оказалась в новом для себя и весьма тревожном состоянии — я завидовала собаке.

— Еще пять валентинок для Трева, — объявила Линда, когда после обеда снова принесли письма. Она сложила их в большой полиэтиленовый пакет. — Я пошлю ему экспресс-почтой.

— Не надо, — сказала я. — Я отнесу. Тогда он получит их уже сегодня.

— О'кей, спасибо. Звонили из приемной, ему принесли букет, так что не забудь захватить и его тоже.

— Не забуду.

— И огромную коробку конфет.

— О'кей.

— И пробную упаковку шоколадных леденцов для собак «Хороший пес».

— Хорошо.

— И игрушку-пищалку в подарочной упаковке.

— О'кей…

В пять часов я снова вспомнила о своем прошении о разводе и позвонила Фрэнсис, которая сказала, что еще не отослала его.

— Но я думала, Эд получит его сегодня. — Я была разочарована — я-то задумывала нанести ему драматический удар. Но потом вдруг почувствовала облегчение.

— Вы должны быть женаты год и один день, — объяснила Фрэнсис. — Поэтому прошение он получит не раньше шестнадцатого числа.

Когда я положила трубку, я вдруг поняла, что не разговаривала с Эдом уже почти пять месяцев. Я решила вычеркнуть его из жизни — и так и сделала. Я гордилась своим самообладанием, но весь день думала, вспоминает ли он меня и день нашей свадьбы ровно год назад. По дороге домой я задумалась, почему мы поженились: наверное, потому, что между нами было взаимное притяжение и просто подошло такое время, когда нам захотелось пожениться. И мы были свободны. Мне невероятно повезло, что такого красивого и обаятельного мужчину, как Эд, до тех пор никто не прибрал к рукам. По какой-то причине, которую мы никогда не обсуждали — зачем? — его прежние романы не перерастали во что-то серьезное. Естественно, у него были женщины — он очень сексуален, — но ни одна из них не задерживалась больше, чем на несколько месяцев. Может, им он тоже изменял? Но он в жизни бы в этом не признался.

С горьким вздохом я подумала о доме в Патни. Когда мы познакомились, он только его купил — и выложил кругленькую сумму. Помню, когда я впервые увидела этот дом, меня поразили его размеры. Мне показалось странным, что одинокий мужчина без детей — и без всякого желания их иметь — хочет жить в таком огромном доме. Но Эд сказал, что именно такой дом он всегда мечтал купить, когда был маленьким и жил в бедности. После смерти отца его семья переехала в крошечный коттедж с двумя спальнями в предместьях Дерби. Как-то он показал мне фото — дом был действительно совсем маленький, понятия не имею, как они все там помещались. Эд делил комнату с двумя младшими братьями — они спали на трехъярусной кровати, — а мать спала с девочками. Эд говорил, что там было так тесно, что он заболел клаустрофобией и с тех пор его любовь к большому пространству граничила с одержимостью. Это доходило до абсурда: к примеру, он мог мгновенно подсчитать площадь любой комнаты, стоило ему в ней оказаться.

Иногда я думала, что ему нужно было стать агентом по недвижимости.