Размышления

Практика переселения трактует искусство не как ингредиент, а как основу, как чувственно-сверхчувственную реальность, которая ни для чего другого не нужна, но в которой, собственно, только и стоит жить. Отчасти такая идеология представлена в текстах Уайльда, в предпочтениях Дягилева, но в той или иной степени она свойственна многим художникам. Тем не менее бо́льших приверженцев практики переселения, чем Яков Хирам, я никогда не встречал. Происходящее на территории искусства его волнует лично и самым непосредственным образом, благо что для переселившихся в эту страну нет безнадежно прошлых событий, таких, которые утратили актуальность только оттого, что однажды уже свершились. Через полчаса после встречи на автовокзале Яков уже объяснял, почему портрет Пушкина кисти Кипренского лучше всех прочих имеющихся прижизненных портретов, а заодно и всей иллюстративной пушкинианы – в процессе доказательства были раскрыты и перелистаны пять альбомов, после чего речь зашла о принципиальном различии между мимикой одаренности и самой одаренностью. И о тайнах портрета вообще, которые Яков удивительным образом знает все.

* * *

Три дня в Тель-Авиве, насыщенные разными событиями, стали роскошным подарком Якова Хирама, живущего в городе с тем же названием, но вынесенном во множество дополнительных измерений.

– Деревья – это по большей части мрачные существа. Есть деревья-шакалы, а есть прямо-таки выросшие зубы дракона, но хорошо замаскированные. Кстати, маскироваться – основное свойство деревьев. Почему никого не настораживает тот факт, что они так живописны? Особенно когда собираются вместе и образуют рощу или парк? Все дело в том, что деревья в совершенстве овладели стратегией камуфляжа, суть которой в отбрасывании живописности. Деревья отбрасывают живописность с такой же степенью объективности, с какой они отбрасывают тень, и без этой нехитрой древней магии они не смогли бы так прочно обосноваться среди людей.

Тут Яков делает отступление насчет магии:

– Вообще-то чем магия примитивнее, тем она эффективнее. В том смысле, что у нее больше потенциальных клиентов. Вот камни, например, – среди них есть очень сильные маги: драгоценные камни, рубины, которые давно подозревают в наличии гипнотических свойств. Деревья – это следующий уровень магии, бессознательная живописность, суть всякого пейзажа. Домашние животные, особенно кошки, тоже по-своему гипнотизируют – это их способ адаптации, способ заставить заботиться о себе. Человеческая магия сильнее всего, но она, во-первых, очень избирательна, а во-вторых, она и опознается как сила, поэтому ей можно противодействовать. Искусство есть самая тонкая магия: тот, кто поддается только собственному очарованию искусства, игнорируя более примитивные пассы, – уже отчасти сверхчеловек. А до кого эти волны в принципе не доходят… это вобла… то есть быдло. – Годы, проведенные Яковом в Израиле, сказываются очень редкими, но забавными оговорками.

Мы продолжаем прогулку среди огромных олив, миртов, прочих деревьев, на примере которых Яков Хирам развивает свою теорию.

– Вся живописность европейской живописи в значительной мере производна от магии деревьев, ну или, скажем, растений: сады, парки, клумбы, «живописные» леса – это ведь искусственные пейзажи, создаваемые естественными средствами. Собственно, живописные холсты – это искусственные пейзажи, создаваемые искусственными средствами, но и те и другие воздействуют благодаря специфической силе наваждения.

Мне хотелось возразить – и насчет истоков европейской живописи, и по иным поводам, но красота и цепкая манера изложения завораживали.

– Понятно, что портреты или там натюрморты – особая статья. Но и на них падает тень общей идеи живописности, которая так же легко отжимается в китч, в какое-нибудь «Утро в сосновом лесу».

Тут я вставил реплику:

– Яков, кажется, вы хотите сказать, что утро в сосновом лесу является китчем само по себе, китчем самой жизни и самой природы, как ты его не изображай…

– Конечно, – тут же согласился он. – Китч – это не только фотография котят в корзинке, это уже сам по себе «котеночек». Испытываемое нами умиление как раз и есть образец магии – воздействовать на людей таким способом куда надежнее для выживания, чем ловить мышей. А изобразить или, например, сфотографировать котенка так, чтобы это изображение не оказалось китчем, – задача не из легких. Собственно, художник – это тот, кто обладает защитным экраном, тот, кто пройдет мимо котят, мысленно пнув корзинку, а утро в сосновом лесу принципиально проспит, потому что знает: уж где-где, а там ему точно нечего ловить. Ведь художник откликается на высшую магию, а для этого он должен быть равнодушен к показной живописности мира.

Тем временем мы подошли к смоковнице, за которой Яков признал чистый, благородный нрав – ибо во всяком роду сущего есть исключения. На вопрос, как распознавать исключение, последовал лаконичный ответ: «Либо ты его опознаешь, либо ты не художник…»