Размышления и максимы

В своих критических размышлениях о литературе Вовенарг не мог не откликнуться на главную дискуссию, занимавшую умы начиная с последнего десятилетия XVII в. — Спор древних и новых.[196] Правда, в 1730-х гг. Спор в целом уже исчерпал себя — последним его отзвуком было выступление Вольтера против одного из самых последовательных сторонников «новых» — Удар де Ла Мота (Вовенарг упоминает о нем в своем эссе о Вольтере, см. с. 232 и примечания). Ряд попутных замечаний, сделанных Вовенаргом в разной связи, показывает, что он верно уловил самый уязвимый пункт в концепции «новых» — отождествление познавательной («информативной») ценности литературного произведения и ценности художественной. Этот чисто механистический подход сказался еще на первых этапах Спора, в 1680-х гг., и получил практическое претворение в литературной деятельности Бернара де Фонтенеля, одного из самых активных защитников позиции «новых». О Фонтенеле Вовенарг пишет дважды — в коротком эссе, ему посвященном, и в фрагменте «О поэзии и красноречии». Кроме того, не называя его прямо, он недвусмысленно полемизирует с ним в очерке о Буало (с. 119 и примечания). Вовенарг признает научно-просветительные заслуги Фонтенеля, много еде лавшего для популяризации точных наук и борьбы с «суевериями», но ставит ему в вину безразличие к поэтической форме и недооценку самой поэзии: если признать решающим критерием литературы наши знания о внешнем мире и новизну мыслей, то к величайшим поэтам следовало бы причислить Ньютона. Сухому и плоскому рационализму Фонтенеля, его культу здравого смысла Вовенарг противопоставляет жизнь сердца, чув ства, которую способна раскрыть не логика холодного разума, а поэзия. Фоьтенель, вступивший в литературу за тридцать лет до рождения Вовенарга и переживший его на десять лет, несмотря на всеобщее признание и феноменальную продуктивность, представлял в ту пору уже вчерашний день литературы. Вовенарг намечал в своем творчестве тенденции литературы будущей.

Из современных авторов главное внимание Вовенарга привлекает, конечно, Вольтер, в котором он видел своего духовного наставника. В обширном эссе, изданном через много лет после его смерти, он останавливается на главных поэтических произведениях Вольтера — трагедиях, поэме «Генриада», стихотворениях, «Храме Вкуса», касается и его исторических сочинений. При всем преклонении перед гением и авторитетом учителя Вовенарг сохраняет самостоятельность суждений. Его разногласия с Вольтером, получившие отражение в их переписке, касаются как более частных оценок (Боссюэ, Фенелон, Корнель), так и принципиальных (Паскаль). Самое удивительное — это то, чго Вовенарг не только умеет отстоять свою точку зрения, но и повлиять на суждения своего корреспондента (а ведь в годы, когда велась переписка, Вольтеру было уже пятьдесят!). Основания для этого утверждения дает сопоставление «Храма Вкуса», с ксторым по некоторым вопросам спорит Вовенарг, и «Века Людовика XIV» (1751). Многие оценки здесь изменены или дополнены в духе замечаний, сделанных Вовенаргом. В частности, введен пассаж о Лабрюйере, который в «Храме Вкуса» вообще не упоминался. Особенно показательно изменение в оценке Паскаля.[197]

5

Жанровые и композиционные особенности прозы Вовенарга идут от классической традиции XVII в. В особенности это относится к его афористическим размышлениям и максимам, которые во многих случаях построены по модели афоризмов Ларошфуко с их заостренными антитезами и неожиданными концовками. Однако у Вовенарга явно намечается тенденция к распространению мысли, число лаконичных максим относительно невелико. Попытка развить традицию Лабрюйера сказалась е серии «Характеров» (они не вошли в наше издание), которые, однако, значительно уступают образцу. Некоторые из них представляют собой результат самоанализа, опыт «объективации» собственной личности — именно в этом плане они интересны. Но Вовенарг слишком прочно еще связан с классицистическими принципами, чтобы прийти к «исповедальной» прозе, как эго сделает четверть века спустя Руссо. С другой стороны, от Лабрюйера Вовенарга отличает отсутствие (или ослабленность) социальной характеристики. Да и в моральных рассуждениях она выражена довольно суммарно, и социальные контуры изображаемых им проявлений человеческой природы обозначены весьма расплывчато. Социум Вовенарга в тех случаях когда он приобретает сколько-нибудь конкретные черты, замкнут в сравнительно узких рамках его личного опыта: военная среда и светское общество, которое он знал скорее издали. Порою создается впечатление, что истинный его «социум» — это выдающиеся государственные деятели и мыслители разных эпох, с которыми (или от чьего имени) он спорит, за которых «проигрывает» несостоявшисся в жизни судьбы и роли, сталкивая их в самых неожиданных комбинациях. Это ясно выступает в его «Диалогах» — жанровой модели, идущей от Лукиана и очень популярной в конце XVII в.: ей отдали дань и Фонтенель в нескольких сериях «Диалогов мертвых», и столь почитаемый Вовенаргом Фенелон.