Размышления и максимы

Но есть и третий способ, куда более благородный: стать достойными того, чтобы люди сами добивались вашего уважения, и при этом не терять ни скромности, ни доброжелательства. Когда человеку и впрямь присущи свойства, почитаемые в обществе, стоит открыто проявить их — и все преисполняются к ним любовью, а любовь, в свою очередь, повышает цену этих свойств. Что же касается мелких хитростей, с помощью которых стараются снискать или сохранить одобрение окружающих, добиться новых похвал, выставить себя в выгодном свете или рассчитанным равнодушием либо угодливостью подстегнуть переменчивый вкус публики, — к подобного сорта уловкам прибегают люди неглубокие и снедаемые страхом, что эту их поверхностность обнаружат; ну и пусть себе пользуются жалкими ухищрениями, без которых не обойтись мнимым достоинствам.

Однако я вдаюсь в излишние подробности; попытаюсь ограничиться краткими определениями главнейших чувств, волнующих человека.

Желание — это тревога, порожденная отсутствием какого-либо блага, меж тем как беспокойство — это беспредметное желание.

Недовольство коренится в ощущении нашей тщеты, лень проистекает из бессилия, томление говорит о слабости, а уныние — о ничтожестве.

Надежда — это ожидание некоего блага в близком будущем, признательность — свидетельство того, что надежда осуществилась.

Сожаление вызвано сознанием утраты, раскаяние — совершенной ошибкой, угрызение — тяжким проступком и страхом кары.

Робость можно определить как боязнь порицания, стыд — как уверенность, что оно неминуемо.

Насмешка — детище удовлетворенного презрения.

Замешательство — это мгновенная растерянность при виде чего-то доселе неведомого.

Удивление — долгое и тягостное замешательство, а восторг — замешательство почтительное.

Почти все названные чувства довольно просты и воздействуют на нашу душу не так длительно, как великие страсти — любовь, честолюбие, скупость и пр. Немногое сказанное мною здесь о них прольет свет на то, о чем я намерен говорить в дальнейшем.

О ЛЮБВИ К ТОМУ, ЧТО ВОЗДЕЙСТВУЕТ НА НАШИ ЧУВСТВА

Было бы неразумно утверждать, что любовь ко всему воспринимаемому нашими чувствами — например к гармонии, к остроте и т. д. — всего лишь следствие себялюбия, желания придать себе весу и т. д., однако она не вовсе свободна от них. Иные музыканты или художники любят в своем искусстве лишь то, что выражает величие, и лелеют собственный талант только во имя славы; это приложимо ко многим и многим.

Люди, подвластные внешним впечатлениям, обычно не склонны к таким сильным страстям, как честолюбие, жажда славы, скупость и т. д. Их отвлекают и расслабляют впечатления от внешних предметов, а если и волнуют другие страсти, то не слишком бурно.

То же можно сказать о людях веселого нрава, ибо, находя в своем существовании немало приятностей, они не испытывают пылкого желания сменить его. Слишком многое или развлекает их, или занимает.

Обо всем, что я сейчас затронул, можно было бы сообщить еще много интересных подробностей. Но я намерен ограничиться лишь главнейшими чертами, как бы сухо ни было мое изложение: только эти черты составляют цель моего труда, вдаваться же в частности у меня нет ни охоты, ни возможности.

О СТРАСТЯХ КАК ТАКОВЫХ

Наши страсти, сталкиваясь, порою уравновешивают друг друга, но главенствующая страсть всегда печется лишь о своем интересе, подлинном или воображаемом, потому что деспотично управляет нашей волей, а только воля может подвигнуть нас к действию.

Рассматривая эти вопросы, я имею в виду людей вообще, поэтому должен добавить: не всякая пища всем впрок, не всякий предмет затронет любую душу. Кто верит, будто человек самовластно правит своими чувствами, тот не знает людской натуры: пусть попробует заставить глухого наслаждаться музыкой Мюре,[27] пусть приступит к картежнице в разгар крупной игры с просьбой внять голосу рассудка и проникнуться отвращением к картам — он убедится, что все его ухищрения бесплодны.

Заблуждаются и мудрецы, когда берутся умиротворить страсти: между ними всегда будет вражда. Они твердят об умеренности людям, рожденным для деятельной и бурной жизни, но мыслимо ли прельстить больного самыми изысканными яствами, если он испытывает отвращение к еде?

Мы не знаем всех пороков, гнездящихся в нашей душе, но, даже зная все наперечет, вряд ли захотели бы с ними бороться.

Наши страсти неотделимы от нас: иные из них составляют основу и суть нашей души. Разве согласился бы ничтожнейший из смертных погибнуть, чтобы вместо него возник другой человек, даже и мудрейший? Пусть мне предложат в дар разум более справедливый, приятный, проницательный, нежели мой, я с радостью приму такой дар, но если его ценой будет душа, которая хочет всем этим наслаждаться, мне подобный подарок не нужен.