Размышления о жизни и счастье

Прикатил я в Париж. Сижу на брусчатке площади Бобур, отдыхаю. А вокруг суета: фокусник шпагу глотает, гутаперчивая девочка, его дочка, с шапкой зевак обходит, клоун резиновым молотком из публики франки выбивает. Неподалеку грохочет бразильский бродячий оркестр, посередине площади художники зазывают клиентов, обещая за пять минут написать портрет с фотографической похожестью. Тут и русские есть. Кто-то из них, увидев новое лицо — пыльного бородача с велосипедом — и поняв по экипировке, что это русский, подошёл поговорить.

Мимо нас в библиотеку центра Помпиду студенты пробегают. Одна девушка, услышав русскую речь, остановилась.

— Ви русский? — спрашивает.

— Точно, — отвечаю.

— Из России?

— Из Петербурга, — говорю.

— О, Петербург… — тянет она многозначительно.

— Что, хочется туда поехать?

— Хочется. Мой папа там родился. Вы надолго приехали?

— Не знаю, — отвечаю, — я теперь птица свободная. Решил мир посмотреть, путешествую.

— А где остановились?

— Пока нигде. Я ведь только что приехал.

— А велосипед?

— Так я на нём и прикатил.

— Откуда?

— Из Питера, я же сказал.

— Не может быть.

— Может.

— О, как интересно. Вы не хотите с папой познакомиться? Он любит по-русски говорить, но теперь редко выходит из дома. У него ноги болят.

— Охотно.

— Тогда запишите телефон. И адрес. А меня Машей зовут.

— Юрий Степанович.

Маша продиктовала адрес.

— Папа мой — Пётр Яковлевич Данзас.

— Интересная фамилия. Уж не из тех ли Данзасов?

— Из тех. У нас в доме культ Пушкина.

— Но, помнится, у Константина Данзаса не было детей.

— Не было. Но у него был брат Борис. Мы по его линии идём. Не прямые. Но всё равно папа очень гордится своим родом.

— Ещё бы. Когда же можно позвонить?

— Завтра. Я ему сегодня расскажу о вас. Но вы же не устроены. Я могу помочь вам найти отель.

— Я в отелях не останавливаюсь. У меня в Париже знакомые художники есть. Разыщу их вечером.

— Ну, смотрите. А то можно и у нас…

— Спасибо, не надо.

— Тогда до свидания.

— До встречи.

Я вынул план Парижа, который при въезде в город взял в какой-то турфирме, нашёл улицу Жюльет Додю и, поколесив полдня по известным местам, к вечеру приехал в русский скват в надежде встретить кого-нибудь из знакомых по Петербургу художников.

Ночь я провёл на старом диване, стоящем посреди бывшего заводского цеха, который они оккупировали. Все художники были нелегальными эмигрантами, собравшимися в Париж из разных стран. Большая часть была из России. Среди них были и мои друзья, изгнанные из страны после "бульдозерной выставки" за неугодное государству формалистическое искусство. Жизнь каждого из них — занимательный роман, и о каждом надо рассказывать отдельно. Но сейчас у меня другая тема.

Около полудня я позвонил в квартиру Данзасов. Трубку снял сам Пётр Яковлевич.

— Да, да, Маша мне рассказала о встрече с вами. Приезжайте, я давно с русскими не говорил. Боюсь, родной язык уже забывать начал. Только мы на окраине живём, в Иври. Но от метро это недалеко.

— Не беспокойтесь, я доберусь. Сейчас и отправляюсь.

— Тогда до встречи.

— Всего доброго!

Я снял с багажника рюкзак, протёр свою многострадальную технику, закапал в конуса масла и на облегченном велосипеде отправился в гости к потомку секунданта Пушкина. По плану Парижа, обгоняя скапливающиеся у светофоров машины, я добрался до района Иври минут за сорок.

Пётр Яковлевич оказался высоким, сутуловатым, нет, не могу сказать "стариком", хотя ему уже было, как я потом узнал, восемьдесят пять лет. Умные и добрые глаза с удивлением рассматривали моего "коня", пока я выводил его из лифта.

— Неужели прямо из Питера? На велосипеде?

— Я уже второй раз приезжаю, в прошлом году с группой велотуристов был. Приятное с полезным.

— А в чём польза?

— На панели деньги зарабатываю. Пенсия-то у меня врачебная, копеечная.

— Как же зарабатываете?

— Живописью. Картинки с видами Парижа туристам продаю.

— Вот как… На Монмартре, что ли?

— Нет, там вотчина местных художников. У Лувра, у Нотр-Дам на мосту… Где придётся.

— Учились живописи?

— Нет, необходимость заставила.

— Ну, русские! Так только наши могут. Потому и немцев победили.

"Наши", — отметил я, — значит, не утратил душевной связи".

Мы вошли в квартиру. Это было обычное жилище в новом многоэтажном доме. Четыре очень рационально расположенные комнаты были обставлены простой современной мебелью. Только кабинет Петра Яковлевича имел ярко выраженное лицо. Он был забит книжными полками. Большая часть книг были о Пушкине или о декабристах. Кроме русских, тут были французские, английские и немецкие издания. На большом письменном столе лежали аккуратными стопкпм папки с рукописями.

— О Пушкине пишете? — спросил я.

— Нет, что вы. Чего нового я могу о Пушкине сказать? Так, пустяки. Журналистская привычка.

— А о Данзасе?

— Я думаю, что о Константине Данзасе вы без меня всё знаете. А о брате его Борисе я сам сведений немного имею. Хотя мы его потомки.

— Да, Маша мне говорила. И всё же, если можно, расскажите об обоих.