Размышления о жизни и счастье

В берлинской комендатуре мне предложили служить в формирующейся бригаде из сербов, хорватов и русских для борьбы с югославскими партизанами Тито. Костяк команды составляли потомки русских казаков, живущих в Париже. Вы, наверное, знаете, что Александр Первый после Отечественной войны 1812 года подарил прусскому королю сто казаков, которые прижились в Германии. Но я отказался от этой службы и отправился переводчиком в Россию. Я помнил рассказы отца, его тоску по России, по Петербургу, и родина тянула меня.

Пока мой поезд шёл по территории Литвы, я не чувствовал, что попал в Россию. Из окон были видны аккуратные хутора, католические костёлы, постриженные деревья. Но, когда на станции Пондёры мы пересекли границу Псковской области, я уже не мог оторваться от окна. И лес, и небо мне казались другими. Поплыли скошенные поля, копны, нищие деревеньки. Худые женщины вязали снопы, паренёк в старом отцовском армяке пас двух лошадей. Я смотрел на всё и плакал. "Родина, — думал я, — как ты встретишь меня? Что ждёт в России русского, воспитанного во Франции и едущего служить немцам".

Впервые в жизни я отчётливо ощутил себя щепкой, несущейся в мутном потоке событий. От моей воли уже ничего не зависело. На русскую землю я вступил на станции Пыталово. Вокруг были немцы, но уже далеко не те, цивильные, каких я видел в Париже и Берлине.

В Пскове была регистрация приезжих на службу. Среди нас было много русских эмигрантов. Неожиданно я снова встретил Веневитинова, которого, как и меня, "забрили" служить. Нас вместе с ним направили на станцию Дно, где стояла власовская часть. Волостной старшина объяснил нам, что отступающие немцы жгут деревни и угоняют население. Моей обязанностью было составление списков тех, кого отправляли в Германию.

Вокруг в лесах было немало партизан, но далеко не все они были настоящими мстителями. Много бродило обыкновенных бандитов, угоняющих скот, грабящих деревни, чтобы выжить в смутное время, когда ещё не ясно, на чьей стороне сила. Фронт был под Старой Руссой. Линия фронта долго не двигалась с места, и я прослужил на станции Дно около двух лет, точнее, девятнадцать месяцев. Я даже успел там жениться. Жену мою звали Оля, она была ленинградка, из Шувалова. До войны она преподавала физкультуру в школе. Перед войной Оля приехала в эти края навестить бабушку, но выбраться назад уже не смогла. Жила она в деревне Сугры в семье староверов. Это были хорошие, заботливые люди, и я очень сдружился с ними. Звали меня в деревне "дядя Петя" и во всём спрашивали совета. "Как нам быть? — говорили они. — Вот-вот придут русские. Нас, староверов, они и в прежние времена не жаловали, а теперь, за то, что живём на оккупированной территории, и вовсе истребят. Может с немцами нам уйти?"

Я их отговаривал: "Не уходите, тут у вас своя земля. Немцы, когда будут уходить, деревню обязательно сожгут. Так что сейчас ройте в лесу землянки".

— А ты то как, дядя Петя? Ведь тебя партизаны разорвут, либо красные расстреляют.

Надо было что-то решать, но молодую жену оставлять не хотелось. Однако, сдружившись с русскими, я служить немцам уже мог. Чужие они мне были. Я решил остаться в посёлке Дно.

Когда я был в командировке, немецкая зондеркоманда провела по окрестным деревням облаву. Жена моя тоже была арестована. Не разбираясь, арестованных угнали на станцию, затолкали в вагоны и увезли. Все мои хлопоты остались безрезультатными. Немцы в суете отступления уже не обращали внимания на какого-то русского эмигранта, служившего у них.

В конце концов, и немцы, и власовцы ушли, а я остался в семье староверов. "Побереги себя, — говорили они мне, — ты ещё молодой, может и жену разыщешь. Уходи, расстреляют тебя наши". Старики дали мне лошадь и проводили через границу в Латвию, где ещё хозяйничали немцы. В Риге я явился в "русскую" комендатуру, организованную немцами, чтобы как-то контролировать поток эмигрантов, власовцев и дезертиров. Всего их скопилось в Риге около двухсот пятидесяти тысяч.

В комендатуре мне дали работу, поручили ухаживать за шестьюдесятью ранеными немцами, в городке Пильтен, в госпитале. Мне было поручено в случае подхода русских, их эвакуировать. Когда фронт приблизился вплотную, я погрузил раненых на два рыбацких судёнышка. Грузились мы ночью, отплыли утром, направляясь на остров Готланд, в Швецию. Едва наши катера вышли в открытое море, раздался взрыв. Я сначала даже не понял, что это было. Один из катеров разметало в щепки, мои подопечные стали тонуть. Когда мы попробовали их спасать, неподалеку всплыл перископ подводной лодки, а за ним — и она сама. С неё последовал приказ на русском языке второму судну немедленно вернуться в Латвию и сдаться в плен уже занявшим эти места русским войскам.