Размытый след галактики иной

В недавнем фильме про Вампилова Рубцов говорит Вампилову: «Почему нас не печатают? Ведь у нас же нет ни чего антисоветского». А неужели непонятно? Да, у Булгакова, Рубцова, Вампилова действительно не было ни чего антисоветского, беда однако в том, что ни чего советского у них тоже не было. И для советской власти они были вроде бы как и не чужие, а вроде бы как и не свои. Да, они не вели ни какой тайной войны с советской властью, за это она их терпела и даже издавала время от времени, нехотя, сквозь зубы. Но они не давали ни каких подтверждений своей любви к советской власти, так ей-то их за что было любить? «Бруски» надо было написать. «Цемент» какой-нибудь. «Капремонт» хотя бы. Тогда и кушали бы в «Грибоедове», и дачи бы получили в Переделкине, как «самые талантливые». Но вот ведь беда-то какая:

Там на маэстро фрак с потертой фалдой,

Но сколько ты ему не заплати,

Не нарисует женщину с кувалдой

На стыках паровозного пути.

А ведь и впрямь беда. Булгаков не был антисоветчиком и в общем — целом, полагаю, весьма неплохо относился к советской власти, но «нарисовать женщину с кувалдой» он не мог. И вовсе не из-за идейных расхождений с советской властью. Просто «женщина с кувалдой» это такая дикая фальшь, которой настоящий художник не может себе позволить. Художник не мог воплощать в образах советские идеологемы просто потому, что это антихудожественно. Вот почему самыми яркими представителями социалистического реализма были самые бездарные советские писатели. Их фальшь не смущала, они её не чувствовали. Они не боялись угробить свой талант, потому что его не имели. Они совершенно спокойно заключали «сделки с дьяволом», потому что ни чего на этом не теряли.

А Булгаков, видите, какой интеллигент: против дьявола не возражал, но сделки с ним заключать не захотел. Первое стало причиной того, что он умер своей смертью и на свободе. Второе стало причиной того, что его перестали печатать.

Булгаков очень тяжело переживал то, что его «без всяких поводов загнали на чердак». Это было его самым сильным, самым душераздирающим чувством (по ночам же рыдал) во время работы над «Мастером и Маргаритой». Так о чем же получился этот роман даже, может быть, и помимо воли писателя? О том единственном, о чем он только и мог получиться у писателя, переживающего трагический разлад с миром. Главная тема «Мастера и Маргариты» — растерзанное сердце художника. И на эту тему работают все пласты романа.

Трагедия Мастера

Казалось бы, самая большая «антисоветчина» романа в том, что советские издатели и критики довели Мастера до безумия. А вот тут-то и нет. Власть так жестоко обошлась с Мастером не потому что была советской, а потому что была властью. И дело даже не во власти, как таковой, а в том, что любая власть — отражение реальности. То есть это даже не про конфликт художника и власти, а про конфликт художника и реальности. Любой реальности.

Вы думаете Победоносцев отнесся бы к «роману о Пилате» благосклоннее, чем Берлиоз? Царская духовная цензура растерзала бы творение Мастера с таким остервенением, что Латунский с Ариманом могли бы поучиться (Да, очевидно, и учились). Или, может быть, общественному мнению царской России привыкать было писателей до дурдома доводить? Так вспомните, как чудовищно, мерзко и злобно травили Чаадаева, которого потом «объявили сумасшедшим». Не уверен, что только «объявили», Петр Яковлевич вполне мог и в самом деле подвинуться рассудком, когда его захлестнула волна тупой злобы. И ведь просто же не поняли того, что хотел сказать Чаадаев. Да и кому там было интересно что-то понимать, слюною брызгать легче и веселее.

И по поводу «образа Иешуа» ни кто с Мастером миндальничать не стал бы. Могли и от Церкви отлучить. А если бы книжку про Пилата всё-таки издали, жестоко порезав цензурными ножницами? Если бы столичная интеллигенция с восторгом приняла роман Мастера? Вот тогда-то и началось бы самое страшное.

Когда поставили «Ревизора», публика приняла его очень благосклонно, на премьере зрители смеялись так, что можно было не сомневаться — автор подарил ей высшее наслаждение. А Гоголь сидел за кулисами и плакал. Не поняли. Вообще ни чего не поняли. Иначе не смеялись бы. Гоголь страдал. А если бы «Ревизора» отказались ставить? Он бы тоже страдал. Так в чем же выход? А нету ни какого выхода.

Или кто-то думает, что в наше время литературная карьера Мастера пошла бы, как по маслу? Цензуры нет, но книгоиздательский бизнес дышит такой самодовольной тупостью, что это хуже цензуры. Автор может написать шедевр, а ему скажут: это не продать. Автор рвет себе душу, страдает, мечтает, ночей не спит, и ему в конечном итоге удается выйти на тот уровень, на который до него ни кто не выходил, а ему потом говорят: пиплы это не станут хавать. Это не может довести до безумия? Если не сразу, так после того, как нобелевскую премию по литературе дадут откровенной бездарности.