Размытый след галактики иной

Для меня главный пафос булгаковского романа именно в напряженном стремлении вырваться за грань земного бытия. А главный положительный смысл романа в понимании того, что наши проблемы не могут быть разрешены в рамках этого мира, они разрешатся в мире ином. А главный грех Булгакова в том, что он показал, мягко говоря, небезупречные способы разорвать оковы земного бытия.

Возвращаясь к Кураеву

И сам не заметил, как отец Андрей стал для меня проводником по роману Булгакова. Без него я там на многое бы и внимания не обратил, так что приношу отцу диакону самую искреннюю благодарность. Его книгу о «Мастере и Маргарите» я прочитал почти с таким же напряженным интересом, как и сам роман.

В интервью по поводу своей книги о. Андрей сказал: «Задача моей книги была в том, чтобы те религиозные мотивы, которые там есть, поставить в контекст богословских и религиоведческих знаний». Эту задачу о. Андрей выполнил блестяще, хотя изначально он ставил перед собой задачу несколько иную, а именно дать ответы на четко перечисленные им вопросы. Предлагаю свои варианты ответов.

«— Имею ли я право продолжать с любовью относиться к булгаковской книге, несмотря на то, что за эти годы я стал ортодоксальным христианином?»

— Да, конечно. Ортодоксальный христианин вообще не может быть лишен права относиться с любовью к чему бы то ни было. Любить ведь можно не только книги, написанные единомышленниками.

«— Может ли христианин не возмущаться этой книгой?»

— Христианину лучше бы вообще не возмущаться ни чем, кроме собственных грехов. Да, Булгаков горькоплачевно заблудился в мистическом пространстве, но в «Мастере и Маргарите» столько живой искренней боли, что надо просто сердца не иметь, чтобы возмущаться этой книгой.

«— Возможно ли такое прочтение булгаковского романа, при котором читатель не обязан восхищаться Воландом и Иешуа, при этом восхищаясь романом целиком?»

— Вопрос из области «слишком средней школы». Булгаков ведь не Чернышевский, чтобы тыкать пальцем: этим персонажем вы обязаны восхищаться. Образы, созданные настоящим художником, всегда сложны и многомерны, они могут вызывать противоречивые чувства. Мне, например, некоторые черточки у Воланда и Иешуа очень даже симпатичны, и, как ортодоксальный христианин, я не испытываю в этой связи ни какой неловкости, потому что спокойно знаю: Воланд — не сатана, Иешуа — не Христос. Но если бы меня поместили обратно в «слишком среднюю школу» и заставили написать сочинение на тему «На кого я хочу быть похожим», то ни про Воланда, ни про Иешуа я писать, конечно, не стал бы. А «романом в целом» невозможно не восхищаться, потому что он гениальный.

«— Воланд — оппонент автора или резонер, которому доверено озвучивать авторскую позицию?»

— В романе Булгакова нет даже малейшего намека на то, что Воланд — оппонент автора. Если мы согласны увидеть в романе то, что там есть, а не то, что нам хочется, то сделать Воланда оппонентом автора нам не удастся. Отвечая на вопрос, доверено ли Воланду озвучивать авторскую позицию, я бы сначала убедился в том, что у автора есть позиция. Не был бы в этом так уверен. Булгаков — художник, а не мыслитель, у него нет своей четкой религиозной концепции. Но в некоторых случаях автор явно говорит устами Воланда, в том числе и когда последний высказывается по вопросам более принципиальным, чем вопрос о «первой свежести». К примеру, когда Воланд озвучивает рерихианство, у нас нет ни малейших оснований утверждать, что сам Булгаков думал иначе.

«— Возможно ли такое прочтение романа, при котором автор был бы отделен от Воланда?»

— Возможно (и даже необходимо!) такое прочтение романа, при котором автор был бы отделен от сатаны. Но отделить Булгакова от Воланда не удастся. Они слишком долго прожили вобнимку. Срослись. При этом с сатаной Булгаков не срастался ни когда, это можно уверенно утверждать, такого шила было бы в мешке не утаить.

Вот такие мои ответы. У Кураева они другие. Хотя цель у нас была одна и та же: «оправдать консерватизм своей любви» к роману Булгакова. Но у меня такое ощущение, что отец Андрей просто боится посмотреть правде в глаза.

Он пишет: «Не надо позорить русскую литературу и отождествлять позицию Булгакова и позицию Воланда. Если считать, что через Воланда Булгаков выразил именно свои мысли о Христе и Евангелии, то вывод придется сделать слишком страшный».

Ах, батюшки мои… Да неужели русская литература ещё недостаточно опозорена романом Льва Толстого «Воскресение»? Неужели она недостаточно опозорена поэмой Блока «Двенадцать»? Неужели она недостаточно опозорена мерзкими богохульными стихами Есенина? Неужели правда о религиозных заблуждениях Булгакова может принципиально ухудшить эту картину?