Разношерстная... моя

И не подумаю – возликовала Ялька, расцеловывая спасителя в пухлые щеки. А потом с великой радости она завела свое давнее представление, каким обморочила дружинников Тайной управы. Кружилась на задних лапах – эти длинные дрыгалки зверски непригодны для подобных выкрутасов. Ну, да не навернулась и то дело. Прыгала через все подряд, что подвернулось. Сама сгоняла к стене, где висели охотничьи поводки, и притащила барончику один… самый тонкий. А какой с глупой шавки спрос? Тетки вновь взялись визжать, но в этот раз от удовольствия. Очень хвалили ее умницу! И даже рискнули погладить крутой лобик промеж вислых ушей. Ялька решила их добить и раскланялась перед каждой, игриво помахивая своим шелковистым хвостом. И вот какая сволочь после этакого выпендрежа запретила бы дитю взять к себе в покои столь редкостно приличную собачку? Может, кто из теток сволочью и был, но с барончиком им не сравниться. Этот крутит своим семейством, как только его пятка задумает.

И началась у нее собачья жизнь, какую каждый норовит изругать. Для начала ее притащили на замковую поварню. Этаких роскошеств Ялька сроду не видала и в самых богатых боярских теремах. Как по ней, так с размахом сего заведения хозяева явно погорячились. Сюда – без особых на то забот да тягот – можно запихать добрую конюшню. Пусть даже семейство барона трескается от многочисленных родичей, на целую дружину его не наскрести. А в этаких хороминах враз усядется целая государева дружина да не потеснится. Нынче же тут бестолку ошиваются два десятка холопов, что, верно, взапуски подъедают хозяйские харчи. Правда, новую драгоценность баронской псарни попотчевали знатно. Обкормили до икоты и нечеловечьей отдышки! И при том все кружились вокруг барончика заполошным гомонливым вороньем. Недаром обе важные тетки сюда и не сунулись – невместно такое терпеть боярыням.

Затем Яльку долго выгуливали по двору замка. Пришлось вновь плясать – барончику страстно желалось повыпендриваться перед челядинцами. Для сего благого дела пацану вытащили на высокое крыльцо жутко тяжелое изукрашенное резьбой кресло с высокой спинкой. Небось, батюшкино! И в другой раз кичливому сопляку не скоро приведется так-то повеличаться перед холопами. А уж коль его понесло по всем кочкам, то опростоволосится перед ним и думать не моги. Лишь почует себя болваном, что выставился на посмешище, так Ялька вмиг влетит в ту паршивую клетку с благословения пинка под зад. Она поднатужилась, но в грязь лицом не ударила. Чуть лапы не переломала с таким-то брюхом! Но, пацан, по чести, перед ней заслужил. И она вновь расстаралась, то и дело выказывая маленькому хозяину всю свою собачью любовь. В этот раз он чуть-чуть не лопнул от гордости, будто лично натаскивал собачку на этакие дивные чудачества. Аж подпрыгивал в своем дурацком кресле, болтая ногами – позабыл, что нынче он взрослый и полноправный господин.

Потом ее снова потащили пичкать всякими вкусностями, и она сама чуть не лопнула. Но тут очень кстати барончика усадили заниматься письмом и всякой другой полезной ерундой. А Ялька завалилась под его стол дрыхнуть и переваривать два обеда разом. Тут пацан ее поразил безмерно. Она-то его уж и бестолочью капризной обозвать сподобилась, а он-то оказался ой, как непрост! Усади за этакое дело оборотенку, так она уже через сотню ударов сердца взбеленилась бы. А коли б не выпустили ее на свободу, так и перекусала б тех учителей немилостивых. Барончик же внимал им со всем усердием и преизрядной понятливостью. Не кобенился своей родовитостью, не куксился. Выказывал двум старичкам всяческое почтение. А как бросался с ними спорить о чем-то, чему Ялька и понятия не имела! Так мудрые дедушки его жутко хвалили. Стоило же им самим о чем-то заспорить, так выученик трепал спорщиков вопросами нещадно. Вот уж державник-то вырастет – с уважением признала она – всем на зависть. Небось, самого герцога Кàртона переплюнет. А то и прикончит – ему самое место в королях.

Вечером вновь заставили плясать перед теми самыми тетками-мадамами прямиком в палатах. И чего? Выкаблучиваться? Это когда тебе корячится счастливый случай не вернуться в проклятую клетку? Тут, правда, Ялька чуток подстроилась на иной лад. Все больше с поклонами и подлизками расстаралась. Глазками помаргивала столь умильно, что мадамы изсюсюкались на все лады. Даже снизошли до этой нелепой беготни «подай-принеси». И чистокровная собака лучших породистых статей носилась за всякой дрянью, как какая-то подзаборная шавка, что рвет жилы за плесневелый кусок.