Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов

И вдруг мы встретились. Конечно, не случайно, конечно, по настоянию мамы. «Он твой отец, каким бы ни был» – так себе довод, но я сдался. Я не испытывал к отцу ни неприязни, ни любви, он оставался для меня чужим человеком. Мы встречались с ним раз в полгода, он ни о чём не расспрашивал меня и ни о чём не рассказывал. Потом – универ, и отец исчез из моей жизни, так же неожиданно, как и появился. Когда мне исполнилось двадцать два, мама вышла замуж во второй раз и переехала к новому мужу, так что я остался хозяйничать в нашей с ней двушке.

И тогда отец появился вновь. Он очень изменился за эти годы. Теперь со мной встречался не прежний холодный молчаливый человек, а вечно небритый, в сером старом пиджаке, неприятно пахнущий и очень-очень словоохотливый, слезливо тянущий «сыно-о-ок». Такой отец мне не был нужен тем более, но я подкидывал ему денег то на кроссовки, то на парикмахерскую, хотя точно знал, что эти деньги будут пропиты. В комнате его дружка на полу валялся грязный матрац, на котором иногда отец спал, большую часть времени проводя в гараже. Машину он давно продал, за гараж платил я, каждый раз недоумевая – «почему я должен» и каждый раз утешая себя тем, что деньги невелики.

Он часто говорил, что если б умер, то всех бы освободил; рассуждал о самоубийстве, на полном серьёзе сравнивая и взвешивая, чем смерть в петле лучше, чем смерть от пули. Я, раздражаясь от этих его бесконечных тягомотных разговоров, обрывал:

– А у тебя есть пистолет? Или ружьё?

И он замолкал и только загибал пальцы левой руки, вероятно, продолжая в уме считать плюсы и минусы той или иной смерти.

Поэтому сегодня, привычно вскипев от его слов, я не двинулся с места до тех пор, пока судья не объявил счёт 3:1. Несмотря на то, что выиграла моя любимая «Барселона», особого удовольствия от матча я не получил, да и пиво показалось мне прокисшим.

Чертыхаясь и кляня свой мягкий характер, в половине двенадцатого я оделся и поволокся к отцовскому дружку. Квартира, как всегда, стояла настежь, никто не обратил на меня никакого внимания, только выглянул из соседней комнаты киргиз, окинув настороженным взглядом. Матрац в углу пустовал, хозяин комнаты храпел на диване.

Встревоженный, но продолжающий оправдываться в собственных глазах, я потащился в гараж, набирая и набирая номер отца и слыша в трубке раз за разом: «телефон абонента выключен».

На посту дремал знакомый охранник дядя Вася, который увязался за мной следом. Дверь отцовского гаража была заложена изнутри на щеколду, сквозь щель пробивался свет. Я облегчённо выдохнул: «Здесь! Дрыхнет, небось».

Постучал. Тишина была мне ответом. Грязная лохматая собака, появившаяся невесть откуда, по-волчьи задрав морду, завыла. Я снова загрохотал кулаком в металлические ворота гаража, отчасти чтобы не слышать этот жуткий вой. Дядя Вася замахнулся на собаку, но та, отскочив, тянула заунывный скулёж на высокой ноте. Более того, с разных концов ей отвечали другие голоса.

– Вскрывать надо! – проорал дядя Вася. – Погодь грохотать, я за ломом.

Но я продолжал и продолжал колотить в лязгающую дверь под непрерывные собачьи завывания.

Отец с порванной шеей болтался совсем невысоко от пола. Тонкая белая бечёвка впилась в его горло, опутывала руки и плечи. Сухое тело, вываленный наружу язык, выпученные глаза, чуть поодаль – разбитый, видно, выпавший из руки телефон.

Быстро приехавшая скорая разбавляла ночь синим мигающим светом, полицейский задавал мне какие-то вопросы, а у меня в голове тяжело ворочалось только одно:

– Мог успеть. Мог успеть.

И выплывая из обволакивающей темноты шара, я услышал звонок телефона:

– Сол, помоги мне, сынок. Я в верёвках запутался.

Я выскочил из дома, я помчался к гаражам. Задыхаясь, бросил дяде Васе:

– Скорую! Вызовите скорую!

Я бежал между чужими гаражами, я видел свет, полоской лежащий на земле. Вспомнив, что дверь закрыта изнутри, я развернулся, но дядя Вася не отставал, держа наперевес, как пику, тяжёлый лом. Я выхватил из рук охранника этот лом, блеснувший в темноте. Мы успели. Отец барахтался в верёвках, как пойманная в паутину муха, царапал шею, сдирая петлю. Я обхватил его за ноги, приподнял и держал до тех пор, пока дядя Вася, взгромоздившись на табурет, разрезал бечёвку.

– Сынок, – успел прохрипеть отец, – ты пришёл. Прости меня, сынок.

Что за человек, мой отец?! За что ни брался – не получалось. Недотёпа!

– Даже повеситься как следует, не сумел, – заорал я. – Ты что, не мог мне сказать, объяснить?

Меня закрутило, как в стиральной машине, как в бетономешалке… Темнота выплюнула меня, и я ударился бы, если б не упал головой на подушку. На ту самую подушку, что я подложил под щёку, когда крутил в руках непроницаемый чёрный шарик. Эхом отдавались в голове слова: «Прости, сынок».

– Прощаю, отец. Прости и ты меня. – Я сказал это громко, я почти кричал, чтобы отец, где бы он ни был сейчас, услышал меня.

Я вынырнул из мрачной глубины шара. Лицо моё было мокро от слёз.

Сполз с верхней полки, Снегурочка сидела у стола.

– Легче? – спросила она.

– Всё равно не успел.