Разноцветный снег

Ангелина Федоровна уселась в кресло у окна, налила зеленого рисового чая и пристально посмотрела на меня. Есть я совсем не хотела, но из вежливости взяла сушку с маком и отгрызла маленький кусочек.

– А ты совсем на нее не похожа, – констатировала Ангелина Федоровна. – Значит, говоришь, с ней все хорошо?

– Ну, не совсем хорошо, конечно, руки болят, у нее этот… остеохондроз.

– Да уж не девочка, понятно. И зачем же ты пришла?

– Ой, это долгая история, – повторила я и поняла, что почему-то мне хочется рассказать этой женщине все как есть, так, как я ни за что бы не рассказала собственной бабушке: и про занятия по субботам, и про Якова Семеновича, и про Старцева.

Услышав эту фамилию, Ангелина Федоровна вздрогнула и отставила чашку. Она смотрела на меня не отрываясь и слушала, слушала…

– А Тоня мне сказала, что вы учились у Старцева, вот я и подумала, что, может, вы что-то про него помните, – закончила я свой рассказ и замолчала. Вместе со мной замолчало в комнате все, только часы где-то на кухне перекатывали время, подталкивали его стрелками на циферблате: тик – секунда, ток – еще одна. Ангелина Федоровна сидела, вытянувшись в кресле, и смотрела куда-то на стену за моей головой, прямая и несгибаемая, как вековая сосна. И лицо – как у ее фарфоровых кукол: белое и застывшее.

– Я никогда этому не верила, – вдруг быстро и сбивчиво заговорила она, – ни одной секунды. До последнего, пока школа еще работала, он собирал нас на кружок. Я даже была в него чуток влюблена, ну, так, по-детски, конечно… А перед каждым занятием мы залихватски пели на немецком.

Ангелина Федоровна на секунду замолчала, что-то припоминая, а потом вдруг запела глубоким низким голосом:

Для доброго дела собрались мы тут,
Друзья мои! Ergo bibamus!
Беседа прекрасна, стаканы поют.
Дружнее же: Ergo bibamus!
Вот слово, что славу стяжало давно,
Оно полнозвучно и смысла полно,
Как эхо пиров вдохновенных оно,
Священное Ergo bibamus!

[3]

– Хорошо, кроме нас, никто не понимал, о чем это… А еще была у нас такая игра в шифровки. На дом он раздавал нам текст, каждому свой, а мы должны были расшифровать. С помощью дешифратора. Так-то и не станет никто читать, а с дешифратором этим даже двоечники покупались. Не, Старцев был голова! И учитель от бога. Не мог такой предателем стать. Вот доказать не могу, а не верю. А трафаретка эта у меня, кстати, до сих пор где-то валяется. Погоди-ка.

Ангелина Федоровна встала и прошествовала к комоду в углу комнаты. Старинные ящички выдвигались со скрипом, будто просили оставить их в покое. Все они были набиты открытками, письмами, квитанциями и записями.

– Никогда ничего не выкидываю, – говорила Ангелина Федоровна, перебирая длинными сухими пальцами бумаги. – Вот, погляди-ка, это мне Тоня писала в пятидесятых.

Ангелина Федоровна передала мне стопку писем, перетянутых аптечной резинкой. Я сразу же узнала убористый Тонин почерк и, вытащив из стопки верхнее письмо, быстро пробежала глазами:

Здравствуй, Геля!

Не ожидала я от тебя такого. Не думала, что будешь мой адрес направо-налево раздавать всяким старым знакомым. Я чуть не умерла, когда ко мне Серега Савельев постучался. Пьяный вдрызг, на кухню прошел. Сидел до ночи, в любви объяснялся. А у меня, к твоему сведению, муж молодой и дочка грудная. Зачем мне эта пьянь? Еле его выпроводила. Я понимаю, что он герой, войну прошел и т. д. Но ты и меня пойми: у меня новая жизнь началась, я не хочу ничего вспоминать, ни про войну, ни про школу. Ты бы хоть разрешения моего сначала спросила. Я очень тебя любила и дорожила нашей дружбой, но так нельзя.

Не пиши мне больше, и тем более никому не давай мой адрес.

Тоня

Я пораженно подняла глаза на Ангелину Федоровну.

– Серега Савельев? Савельев?