Разные дни войны (Дневник писателя)

— Напрасно, — заметил Мехлис. — По количеству захваченных орудий можно определить степень успеха прорыва. Прорвались ли на артиллерийские позиции? Успевает ли противник оттаскивать артиллерию или не успевает?

— Это верно, — сказал Бондарев, — но мы считать не привыкли. Вот в Явлинской операции в конце концов триста пятьдесят орудий насчитали трофейщики в пользу нашего корпуса А мы но ходу дела сами не считали.

После этого Мехлис уехал на наблюдательный пункт к Москаленко, туда, где мы были позавчера, а я остался у Бондарева Мне хотелось поговорить с ним.

Он меня сначала не узнал. Узнал, только когда я напомнил ему, где и когда мы с ним встречались. Было видно, как он устал. Еще раньше, при Мехлисе, как только вошел, сразу же сам попросил разрешения сесть.

Вошел его адъютант.

— Приготовьте что–нибудь покушать, — сказал Бондарев.

— Сейчас. Но вам уже вашу квартиру здесь поблизости оборудовали.

— Ну раз так, поедем туда, на квартиру, — сказал Бондарев, обращаясь ко мне.

— Нет, нет, — всполошился адъютант. — Минуточку! Вы лучше минут через пятнадцать… Я пойду туда вперед.

— Зачем же вам идти, возьмите машину.

— Я и пешком дойду.

— Зачем же пешком? — повторил Бондарев.

— Там еще не все готово, — сказал адъютант.

— Ну вот, так бы и сказал, — засмеялся Бондарев. — Отправляйся проверь, а мы подождем.

Пока мы ждали, Бондарев связался с командиром одной из своих дивизий. Суть разговора сводилась к тому, что тот не решался смело идти вперед, боясь за свои фланги. Его соседи отстали, а его тыл простреливался немцами. Сначала Бондарев говорил с ним спокойно, но закончил раздраженно:

— Какое ваше дело, что у вас справа и слева? Я же не спрашиваю у своих соседей, таких же, как я: что у них там? Почему они в линейку со мной не равняются? Мне до этого нет дела, у меня свой участок. Двигайтесь, как вам приказано, и все! Выполняйте мой приказ. О том, какой будет дальнейшая ваша задача, не беспокойтесь. Вам дана задача на всю жизнь — наступать! Боится за свои фланги, — положив трубку и обращаясь ко мне, сказал Бондарев. — А у меня такая привычка, я лично никогда не смотрю пи влево, пи вправо. Учить соседей не мое дело. Как со снарядами? — обратился он к начальнику артиллерии.

— Снаряды поступают исправно.

— Ну что ж, значит, завтра воюем, — сказал Бондарев. — Ладно, пойдемте обедать.

«Виллис» стоял метров за сто, в проулке. Мы пересекли Дорогу, прошли мимо деревенской площади по раскисшему снегу и грязи. Несколько бойцов укладывали трупы в вырытые на площади могилы. На трех могильных холмиках уже стояли деревянные пирамидки со звездами и надписанными дощечками, а несколько мертвецов, укрытых плащ–палатками, лежало около могил.

Хату, в которой поселился командир корпуса, еще заканчивали приводить в порядок. В одной из комнат домывались полы. Нас встретила молодая женщина с закатанными рукавами, она мыла пол. Это была жена Бондарева.

Мы прошли в следующую комнату, где все было уже чисто, и с полчаса разговаривали вдвоем на разные темы.

Разговор начался с воспоминаний о сегодняшних телефонных звонках, при которых я присутствовал.

Вызвав по телефону начальника штаба 70–й дивизии, Бондарев приказал ему позвать к телефону, чтобы лишний раз не связываться, находящегося там же, рядом, начальника штаба другой дивизии, не запомнил какой. Начальник штаба 70–й дивизии ответил, что придется долго ждать, сосед не так близко — метрах в восьмистах!

— Не восемьсот метров между вами и даже не восемьдесят, — сказал Бондарев. — А только восемь метров! Ну, словом, какое может быть расстояние между двумя домами? Сидите оба, каждый в своем подвале, и не знаете, что у вас рядом. Залезли в подвалы, по телефонам друг с другом связываетесь, а что штаб соседней дивизии в соседнем доме, не знаете!

— Да, черт его знает, — вспомнив об этом, сказал Бондарев, — все ж таки люди чувствуют приближение конца войны. Придешь, подтолкнешь такого вперед, выгонишь его из–под земли, а он, глядь, опять нашел себе хоть немножко более безопасное место. Не хотят люди умирать!

Я поддакнул, что да, конечно, к концу войны люди больше думают о смерти.

— Нет, я бы не сказал, что все время думают. В горячке об этом забываешь, — не согласился Бондарев.

— Все же в начале войны больше рисковали собой, — сказал я, подумав о себе и о своем нынешнем собственном страхе смерти.

— Да нет, как сказать, — снова не согласился Бондарев. — Вот я в этом году батальон в атаку водил. — Он сказал это чрезвычайно просто, мимоходом. — А почему так вышло? Такая обстановка была. Нужна, конечно, осторожность, притом большая. Я хотя и рискую, но с осторожностью, с приглядкой, поэтому и проносило благополучно.

Он говорил все это с какой–то такой обыденной простотой, что в нем, несмотря на генерал–лейтенантское звание, и Золотую Звезду Героя, и три ряда орденских ленточек, чувствовался пол всем этим главный труженик войны пехотинец.

Принесли обед, и мы около часу просидели за ним. Обед был вкусный, но Бондарев ничего не пил.